Золотой пленник. Алекс Орлов

меня внимательно, знаешь! – Охранник прервался, чтобы поймать за пазухой блоху, и продолжил: – Если кому надо облегчиться, собака-шакал, иди туда. – Он указал на отгороженный стеной закуток. – Вода в большом кувшине, там, у стены, знаешь. Будете черпать ковшом, и чтоб порядок был, собака-шакал!

      – А сколько можно пить? – спросил кто-то.

      – Сколько нальется в твой живот, знаешь. – Конвойный усмехнулся.

      – Прямо сейчас можно?

      – Можно сейчас.

      Толкаясь, пленники стали толпиться у обложенного саманными кирпичами кувшина, такого большого, что в нем мог поместиться человек.

      Трое конвоиров благодушно на это взирали, лишь позевывая и почесываясь. Когда невольники напились, старший из конвойных продолжил объявления:

      – Значит, так, всем надо почиститься, знаешь. А еще бриться надо, собака-шакал. Воду тратить понемногу, знаешь.

      – А чем бриться?

      – Я нож дам острый, знаешь.

      Питер с Эриком отошли в сторону и, присев, стали разматывать обмотки.

      – Ну вот, я же говорил, что будут откармливать, чтобы мы на торгах хорошо выглядели.

      Принесли блюдо с высокой стопкой черствых лепешек, пленники побросали бритье и стали делить еду.

      – Не толкайтесь, собаки-шакалы, сейчас еще принесут, знаешь! – прикрикнул старший конвоир, и действительно его помощники принесли еще лепешек, а потом и целый мешок высохшего прошлогоднего инжира.

      – Живем, братцы! – воскликнул подобревший Биркамп.

      После еды зачастили на яму, даже очередь образовалась, но потом все вернулись к стирке и бритью.

      Питеру удалось счистить с башмаков свернувшуюся кровь, а еще под руководством Эрика он выстирал обмотки. Когда наступила жара, все спрятались в сарай – там все еще было прохладно, к обеду выспались и снова стали пить воду, жевать лепешки и инжир, а они все не кончались.

      Эрик побрился, Питеру это еще не требовалось.

      На другой день все повторилось – много воды, много еды. В обед во дворе появился Теллир, конвойные построили пленников, и хозяин остался доволен видом товара.

      На сытый желудок о плохом думать не хотелось, все надеялись, что они еще сумеют устроить собственную жизнь.

      17

      На третий день пребывания в Датцуне невольников подняли рано, еще только занимался рассвет. Приказали умыться, напоили горчим чаем с лепешками и стали вязать за руки на одну веревку.

      Увязав, вывели гирлянду на улицу, и в сопровождении конного Теллира и пеших конвойных двинулись на городской рынок.

      Город только просыпался, из ворот на узкие улочки выходили закутанные в разноцветные ткани женщины. Заметив вереницу невольников, они замирали и провожали их долгими взглядами. Поскрипывая, проезжали телеги, запряженные волами, лошадьми, а то и ослами. На более значимых, центральных улицах на невольников никто не обращал внимания, здесь это было не в диковинку.

      Питер вспомнил, как наблюдал птичников, несших на базар в Гудбурге клетки с курами, здесь таким же товаром были люди.

      Вскоре