Один за всех. Лидия Чарская

е, улыбка Бога и радость земли. Оно не горючий, дышащий зноем пламень сегодня, – оно ясное, нежное и спокойное. Начало лета и прощанье весны.

      День красивый, как сказка. Радостный день, теплый, ласковый, нежащий, посланный небом для утехи земли.

      В четырех верстах от Ростова, славного города Ростова, отражавшего так отчаянно храбро набеги диких кочевников-татар и павшего под их бешеным натиском, небольшая усадьба, вся обласканная, вся согретая и принаряженная майским полднем. На высоком тыне играют солнечные блики, на белых крепко выложенных тесовых стенах хором, гридниц и пристроек мелькают световые пятна. Словно белоликие феи, бегают взапуски, прыгают и резвятся солнечные улыбки.

      Там, за сараями, тенистей и будто сумрачней. Длинные тени ложатся от высоких дубов с мохнатыми шапками из свежей листвы на гордых головах-вершинах и от гибких, как прутики, юных тополей, похожих на юношей с зелеными глазами. Там, в тени, под тыном – лужайка. На лужайке толпа мальчиков-невеличков, от пяти до десяти лет. Играют во что-то странное, непонятное по первому взгляду. Что за игра?

      Один сидит под дубом. Этот старше всех; по виду ему лет двенадцать. Он высокий, тоненький, как былинка, черноглазый, а лицо суровое, брови, будто кисточкой проведенный, сжались над тонким прямым носом. Брови хмуры, а пухлые детские губки, точно спелые алые вишни, кривятся в усмешку. В руках лист огромного лопуха, сорванного тут же под тыном, и указка в виде ивовой лозы, гибкого прутика, наполовину очищенного от кожицы.

      Мальчик одет чисто и опрятно; не роскошно, нет, хотя он и боярский сын, дитя всем известного боярина Кирилла Ивановича Иванчина, приспешника и советчика первого при дворе князя Константина Борисовича, удельного владетеля Ростовской земли.

      И усадьба эта за зеленым тыном принадлежит боярину Кириллу, и высокий, стройненький с нахмуренным лицом черноглазый отрок его старший сын – Степан. Тут же в толпе детей и младший сын – Петруша, голубоглазенький, белокуренький с детским невинным личиком шестилетний шалунок. Всех детей человек десять. Все стоят на вытяжку, глаза вперили в черненького Степу, что сидит на срубленном стволе под дубом с нахмуренным лицом, с сумрачными очами.

      – А ну-ка, подходи, – кричит Степа, и черные глазенки его поблескивают, как угольки, – ты, Кирюшка Безруков!

      Из толпы выделился мальчуган, бутуз лет семи-восьми, рыхлый, белотелый, вскормленный на мамушкиных подовых пирогах, на имбирных хлебцах, да на всякой сытной живности. Чистый кубарь, а не мальчик. Отделился от толпы, приблизился к дубу, поклонился в пояс Степе.

      – Здрав будь, господин учитель!

      – Здорово, паренек! Покажи свое уменье. Больно знатно ты псалтирь читаешь, наслышан я, так удружи, любезненький, а мы послушаем.

      И с важностью заправского учителя степенно протянул Степа Кирюше лист лопуха.

      Лист лопуха – псалтирь. Лист лопуха – Четьи Минеи. Он же и – Житие Святых, и все, по желанию. Что подскажет детская фантазия, то и представит из себя лист лопуха.

      Этот Степа – учитель сейчас, мальчики – ученики, полянка под тыном – школа. В школу и в учителя играют мальчики, дети разных служивых городских людей, пришедшие сюда в боярскую усадьбу из города и из соседних ближних вотчин поиграть перед тем, как отправиться в настоящую заправскую школу.

      Кирюша-бутуз берет лопух и читает певуче:

      – Аз, Рцы, Хер, Аз… Архангел… – с трудом, обливаясь потом, произносит он, как бы читая на воображаемой странице книги воображаемое слово.

      – Ладно, умник, пряник за мной… Подходи ты, Петруша, – одобрив кивком головы товарища, говорит Степа.

      Выбегает к дубу другой мальчик. Этот совсем крошка, голубоглазый, маленький, похожий на херувимчика, только вот загорелый – в этом с херувимом и разница вся.

      Это братец Степана – Петруша… Бойкий, веселый, глазки что звездочки горят.

      – Давайка-сь, господин учитель, я тебя потушу! – сам хватает лопух и бойко читает наизусть псалом Давидов:

      – Се удаляхся бегая и водворихся в пустыне, чаях Бога, спасающаго меня (псал. 54, 8, 9).

      Странно звучат строгие, суровые слова царя-пророка в устах ребенка. Память у Петруши на диво.

      – Молодец, – хвалит старший брат, – где слыхал такое?

      – Брат Варфушка давеча молился, я и упомнил.

      – Варфушка? Ишь, ты… Да где же он?

      Степино суровое лицо разглаживается в минутку. Бровки, как стрелки, от переносицы разбегаются прочь.

      – Где Варфушка, да… чего не играет с нами? Куда схоронился? – с любопытством спрашивает Степан. А сам уже вскочил со своего пня-обрубка, глядит поверх голов товарищей-мальчиков. Ищет взглядом того, кого хочет видеть сейчас.

      – Варфушка! Варфушка! Варфоломей! – кричит Степа, прикладывая руки ко рту, – к нам ступай, сюда, Варфушка! Ско-ре-и-ча!

      Крикнул и слушает, не откликнется ли тот, не поблизости ли он ненароком.

      Кирюшка Безруков смеется:

      – Ай, Степа, Степа, нешто не знаешь, что не любит играть да баловаться