Мой принц. Лидия Чарская

Не надо, Олечка, не надо таких сногсшибательных выражений, – с комическим ужасом подхватывает Береговой. – Я насчет декадентства ничего не понимаю. Лучше скушайте шоколаденку, с разрешения хозяина коробки.

      – Коробка! Шоколад! Что за пошлость после этой музыки театра! – произнес Коршунов, все еще продолжая смотреть на сцену зачарованным взором.

      В коробке осталось лишь несколько штук на донышке. Мы уничтожаем шоколад с аппетитом, какой дай Бог иметь всякому.

      Боб ставит коробку на барьер перед собою и строго контролирует каждого, кто протягивает к ней руку.

      – Попрошу не брать ликерной бутылочки, она моя, – заявляет он серьезным тоном.

      – А вот, представь себе, что именно на нее у меня и разыгрался аппетит, – говорит Федя и тянется за коробкой.

      Боб демонстративно отодвигает ее подальше. Федя настаивает. Соседки по ложе, смешливые барышни, с любопытством следят за этой игрой.

      – Хоцу цоколадную бутильку! – тоном избалованного ребенка тянет Федя и стремительно хватает коробку. И – о, ужас! – мы не успеваем опомниться, как вся она с оставшимися конфетами, перекувыркиваясь, как птица, летит в партер. Шоколадинки выпадают из нее и темными градинами устремляются туда же.

      В партере переполох… Чей-то истерический смешок, затем негодующий возглас сердитого старичка во фраке, нервно потирающего свою глянцевито блестящую, без признака волос, голову.

      Мы замираем от неожиданности и страха и смотрим вниз прямо на лысину старичка и на нервно мечущуюся близ него в своем кресле даму.

      – Увы! Они были с ликером! – трагически шепчет Боб и лезет под стул от охватившего его гомерического смеха.

      Тот же неудержимый прилив хохота захватывает и нас.

      – Они были с ликером!.. – шепчет Маруся, вся содрогаясь от хохота, багровая, как свекла.

      Рассерженный и гневный влетает к нам театральный чиновник.

      – Господа! Как можно?! Этому нет названия! Это безобразие! Ведь вы не дети!

      – Нечаянно… Мы это нечаянно, – находит, наконец, силы выдавить из себя Федя Крымов, с налившимися от тщетного усилия удержать смех жилками на лбу, но, не выдержав, фыркает и заливается снова.

      Капельдинер с тряпкой бежит в партер. Оркестр заканчивает свой нумер, и снова забывается все, весь мир с его большими и мелкими событиями, и чудное обаяние талантливой артистки захватывает наши души и уносит их в заоблачную даль.

      ГЛАВА 3

      Передо мною лежит письмо из далекой Сибири. Письмо от «рыцаря Трумвиля» к его «маленькой Брундегильде» и крошечному «принцу». Такое славное, ласковое, родное письмецо!

      Но оно не может развеять печальных мыслей. У маленького принца режутся первые зубки, и он не спит третью ночь. Не спят с ним и его юная мать, и кормилица Саша.

      Бывают случаи, что дети умирают от первых зубов. Эта мысль гнетет меня.

      Сегодня праздник, одно из декабрьских воскресений. Скоро предрождественский экзамен, и на душе у меня так бесконечно тяжело.

      Совсем изморившаяся