Дурнушка. Лидия Чарская

был бы написать очень долго проживший на белом свете и много горя видевший от жизни человек. Каждая строка в нем, в вашем «Сне девушки», дышит правдой, но такой болезненной, такой вымученной правдой, которую трудно ждать от такого ребенка, как вы. И потом, многие штрихи так ярки и сильны, что повесть производит сильное впечатление.

      – Но уверяю вас, – рассмеялась я невольно моему оправданию, – эта вещь написана мною!

      – Верю и радуюсь! Ваш «Сон» – вещь далеко не обыкновенная, к тому же талантливая… Предсказываю вам, со временем вы будете большая знаменитость.

      Он улыбнулся, но глаза его были серьезны, почти строги. У меня захватило дыхание.

      – А мне чуть ли не запретили писать, – через минутное молчание пожаловалась я.

      – Кто?

      – Близкие… Tante Lise, моя воспитательница.

      – Вы сирота?

      – Да.

      – И богатая сирота, потому что отказывались от гонорара, как мне передавал редактор, – и глаза его насмешливо сощурились.

      – Ну, да, – пробормотала я, – мне казалось, что есть много людей… писателей… нуждающихся, бедных, которым нужны деньги, а я, вполне обеспеченная, слишком даже, отбиваю у них заработок.

      – Вот вы какая добрая! – улыбнулся Водов. – У нас редко кто заботится о других. Потому-то и нет настоящего счастья на свете. Люди завидуя друг другу, теснят один другого, мешают жить друг другу. А между тем мир велик и места, и дела всем хватит. Если бы я писал так молодо, свежо и сильно, как вы написали ваш «Сон девушки», я был бы очень счастлив.

      – Но вы так чудесно пишете сами! Вы написали такую чудную вещь! – искренне вырвалось у меня.

      – Какую?

      – «Ночь в лагунах».

      – Э, полноте, это слабейшая… Я не профессиональный поэт, я романист. Ну, так, видите ли, я пишу много и пишу сильно и хорошо. Я это и сам чувствую, чувствуют и другие. А знаете ли почему? Я пишу тогда только, когда мне хочется, когда нахлынет волна вдохновенья и нет сил с нею справиться, когда душа ноет и томится от чего-то неясного и ожидая чего-то хорошего, светлого, крупного!

      Он говорил горячо, взволнованно. Его глаза блестели ярче.

      «Зачем он говорит мне все это, со второй встречи знакомства? И что может быть общего между мною и им?»

      – Сергей Вадимович, – начала я нерешительно, – зачем вы мне это говорите?

      Он посмотрел на меня недоумевающе, как бы проснувшись и увидя меня впервые.

      – Зачем, – переспросил он как бы бессознательно и после минуты молчания добавил, – право, не знаю, но мне показалось, княжна, что вы лучше, нежели кто-либо другой, поймете меня, потому что вы такая светлая и чистая душа, такая чуткая и хорошая! Очень хорошая! – подтвердил он серьезно.

      Мое сердце забилось радостно.

      Ведь вот же нашелся человек, заметивший мою душу, несмотря на мое уродство! И я почти счастливая вернулась домой.

      IX

      Тася, ты знакома с Водовым? – спросила как-то Лили, заехав ко мне перед уроком верховой езды, который она брала в манеже.

      – Почем ты знаешь?

      – Тебя видели разговаривающей с