Игра на гранях языка. Б. Ю. Норман

блеснуть, неприметно создают свое собственное, особое, небывалое наречие… При этом они неизменно довольны собой и своим остроумием: в остроумии им, пожалуй, не откажешь, но оно так убого и, более того, так неприятно, что уж лучше бы его не было совсем». Действительно, такого собеседника приятным не назовешь: он утомляет своим пустым красноречием, вычурностью своих высказываний. Игра ведь тем и хороша, что существует на фоне не-игры: серьезной и обыденной деятельности, в том числе деятельности речевой. Так что можно вспомнить по данному поводу старую истину: все хорошо в меру, в том числе и языковая игра.

      Вторая отличительная особенность языковой игры – это то, что она очень часто сопряжена с комическим эффектом. Конечно, у нее могут быть и более «возвышенные» цели – например, в текстах поэтических или магических (заклинаниях, заговорах и т. п.), но сплошь и рядом языковая игра нацелена на то, чтобы просто позабавить собеседника, развеселить, рассмешить его. В зависимости от конкретной ситуации это намерение принимает вид словесной остроты, каламбура, шутки, анекдота и т. п. И тут языковая игра – только одно из средств создания комического, она «сотрудничает» с целым рядом приемов, с помощью которых достигается юмористический эффект. Это, в частности: намеренное искажение, пародирование, передразнивание какого-то явления, преувеличение, нагромождение, выпячивание каких-то черт, вырывание, изъятие предмета из его привычной среды, столкновение несоединимых предметов или черт, например «высокого» и «низкого», вообще снижение образа, его упрощение, вульгаризация, обманывание ожидания и т. п.

      Все эти приемы, разумеется, свойственны не только словесному творчеству, они проявляются и в разных жанрах изобразительного искусства (шарж, карикатура), музыки (музыкальная шутка, бурлеск), цирка (клоунада) и т. д.

      И все же смешное смешному рознь. Одно дело – остроумные афоризмы и тонкие эпиграммы, а другое – языковое баловство, «кривлянье». В первом случае говорящий апеллирует к интеллектуальному опыту и способностям слушающего, второй же случай сродни гримасничанью и паясничанью. Например, если мы читаем шутливые определения вроде Любовь – это эгоизм вдвоем или Коза – корова бедняка, то понимаем, что их автор рассчитывает на определенную «встречную» умственную работу, на сравнение с иными определениями, на удовольствие от неожиданности или парадоксальности афоризма… А если говорящий произносит «Чаво?» вместо Что? или «десять рублёв» вместо десять рублей (хорошо зная, что надо сказать иначе), то он как бы подмигивает нам: «Конечно, я знаю, что это неправильно, что так сказать нельзя, но мы-то люди взрослые и независимые, к тому же принадлежащие к одному кругу, а потому можем позволить себе вольность и сумеем по достоинству ее оценить». Конечно, сильно оригинальными такие речевые отклонения не назовешь, но и особых усилий в их понимании и употреблении не требуется…

      В научной литературе предлагается даже терминологически разграничить эти