Заклятые супруги. Темный рассвет. Марина Эльденберт

бы поспешными они вам ни казались.

      Директриса побледнела и закивала – быстро-быстро.

      – Конечно, мадам Феро.

      Оставался еще один важный вопрос.

      – Вы подготовили для нас документы по опекунству над Софи Фламьель?

      – Да, да, конечно… – мадам Арзе всплеснула руками. – Только вам нужно приехать вместе с графом, чтобы их подписать в присутствии нотариуса.

      – Разумеется.

      Я задержалась еще ненадолго, чтобы побеседовать с воспитанницами и сообщить, что вскоре вместо бесконечных уборок, расчистки дорожек и шитья, у них появится личное время. Девочки смотрели на меня с недоверием, особенно старшие, но в глубине их глаз я видела смутную хрупкую надежду, и от этого на душе становилось особенно тепло. Разумеется, Равьенн – всего одна школа, а сколько еще таких… Но мне бы очень хотелось верить, что я смогу вернуть этим детям радость. Подготовить их к жизни, которая, возможно, и не всегда будет баловать, но станет для них немного более яркой и не такой жестокой с самого начала.

      Глядя на воспитанниц, отчетливо вспомнила Анри: как он протягивал Софи руку и улыбался. Сердце болезненно сжалось, а холодные иголочки, покалывающие запястье, вернулись снова. Все время, что я была занята, удавалось не думать про мужа и про Винсента, но сейчас сожаление обрушилось волной, грозя затопить хрупкий замок шаткого спокойствия. Радость как рукой сняло, не спасали даже мысли о девочках. С каждой минутой наша ссора становилась все более далекой, но от этого не менее острой. Да, мне не следовало принимать Равьенн, не посоветовавшись с ним, вот только дело уже сделано. Можно подумать, я прыгаю от счастья из-за того, что Эльгер обратил на меня свое монаршее внимание!

      На этой мысли, на пути к экипажу, меня и застал окрик мадам Горинье:

      – Мадам Феро!

      Обернулась: воспитательница стояла чуть поодаль. Сейчас она казалась еще более костлявой и сухой, напоминая старую гнилую доску, ощетинившуюся занозами. Глаза ее горели ненавистью, узловатые пальцы побелели. Она подошла ближе и остановилась.

      – За что вы меня рассчитали?

      – За вашу жестокость. Вам здесь не место.

      – Что вы знаете о воспитании! – Выкрикнула она. – О воспитании сирот, которых взрослая жизнь вышвырнет на улицу?

      – Достаточно для того, чтобы понять, что страх и боль в глазах ребенка – это ненормально.

      – Вы выросли совсем в другом мире!

      Скажите это моему отцу.

      – Мир для всех одинаков, – хмыкнула я. – И в моих силах сделать его немного лучше.

      Худое лицо исказилось от злобы.

      – Вы пожалеете. – Процедила мадам Горинье сквозь зубы.

      Рот ее, представляющий тонкую полоску, почти не открывался, хотя слова из него вылетали: скупые, жесткие, пропитанные ее внутренним ядом. Как она умудряется говорить и не отравиться – большой вопрос.

      – Найдите себе занятие по душе, – посоветовала я, развернулась и подала руку кучеру, ставшему свидетелем этой сцены.

      Устроилась