Сказка о Тройке – 2. Аркадий и Борис Стругацкие

не нужен этот ящик! (Еще сантиметр.) Я протестую! На кой мне черт эта старая песочница с «ремингтоном»? Я жаловаться буду!

      – Это ваше право, – великодушно сказал Фарфуркис и выиграл еще один сантиметр.

      – Эдик! – умоляюще воззвал я.

      Эдик снова заговорил. Он взывал к теням Ломоносова и Эйнштейна, он цитировал передовые центральных газет, он воспевал науку и наших мудрых организаторов, но все было вотще. Лавра Федотовича это затруднение наконец утомило, и, прервавши оратора, он произнес только одно слово:

      – Неубедительно.

      Раздался тяжелый удар. Большая Круглая Печать впилась в мою заявку.

      Разные дела

      Мы покинули комнату заседаний последними. Я был подавлен. Эдик вел меня под локоть. Он тоже был расстроен, но держался спокойно. Вокруг нас, увлекаемый инерцией своего агрегата, вился старикашка Эдельвейс. Он нашептывал мне слова вечной любви, обещал ноги мыть и воду пить и требовал подъемных и суточных. Эдик дал ему три рубля и велел зайти послезавтра. Эдельвейс выпросил еще полтинник за вредность и исчез. Тогда мне стало легче.

      – Ты не отчаивайся, – сказал Эдик, – еще не все потеряно. У меня есть мысль.

      – Какая? – вяло спросил я.

      – Ты обратил внимание на речь Лавра Федотовича?

      – Обратил, – сказал я. – Зачем тебе это было?

      – Я проверял, есть ли у него мозги, – объяснил Эдик.

      – Ну и как?

      – Ты же видел – есть. Мозги у него есть, и я их ему задействовал… Они у него совсем не задействованы. Сплошные бюрократические рефлексы. Но я внушил ему, что перед ним настоящая эвристическая машина и что сам он не Вунюков, а настоящий администратор с широким кругозором. Как видишь, кое-что получилось. Правда, психическая упругость у него огромная. Когда я убрал поле, никаких признаков остаточной деформации у него не обнаружилось. Каким он был, таким остался. Но ведь это только прикидка, я вот просчитаю все как следует, настрою аппарат, и тогда мы посмотрим. Не может быть, чтобы его нельзя было переделать. Сделаем его порядочным человеком, и нам будет хорошо, и всем будет хорошо, и ему будет хорошо…

      – Вряд ли, – сказал я.

      – Видишь ли, – сказал Эдик, – существует теория позитивной реморализации. Из нее следует, что любое существо, обладающее хоть искрой разума, можно сделать порядочным. Другое дело, что каждый отдельный случай требует особого подхода. Вот мы и поищем этот подход. Так что ты не огорчайся. Все будет хорошо.

      Мы вышли на улицу. Снежный человек Федя уже ждал нас. Он поднялся со скамеечки, и мы втроем, рука об руку, пошли вдоль улицы Первого Мая.

      – Трудно было? – спросил Федя.

      – Ужасно, – сказал Эдик. – Я и говорить устал, и слушать устал, и вдобавок еще, кажется, сильно поглупел. Вы замечаете, Федя, как я поглупел?

      – Нет еще, – сказал Федя застенчиво. – Это обычно становится заметно через час-другой.

      Я сказал:

      – Хочу есть. Хочу забыться. Пойдемте