Радой. Александр Вельтман

буду явиться Елене без повязки, без явного признака моих подвигов под стопами Кавказа.

      Я жил у Мемнона, и мы по десяти раз в день посылали в дом его дяди узнать: приехали ль?

      Нет и нет!

      – Приехали! – произнес наконец неожиданно вошедший слуга. Если бы сонному вскрикнули над ухом: пожар! – он не так бы испугался, как испугался я, когда раздалось в дверях слово: приехали!

      На другой же день Мемнон отправился с визитом один и вскоре возвратился.

      – Я попросил позволения представить своего постояльца, – сказал он мне. – Сестре ужасно как хотелось знать, кто этот постоялец, но я утаил, чтобы удивить и обрадовать ее твоим неожиданным появлением.

      Страшна была для меня минута готовности ехать; я медлил – Мемнон торопил меня.

      Можно быть лучше всех, но если бы кто-нибудь сказал мне, что можно быть лучше самой себя, то я бы смеялся над тем. Красота четырнадцатилетней Елены врезалась в моей памяти. Я так привык в продолжение трех лет любить ее и верить, что ничего не может быть совершеннее ее, и вдруг я должен был разочароваться, изменить ей для Елены восемнадцатилетней.

      – Вы ранены! – вскричала она, узнав меня и взглянув на подвязанную руку.

      – И как опасно ранен! – заметил Мемнон, улыбаясь.

      Участие Елены и встреча были так обольстительны! Внимательно расспрашивала она меня обо всем, что случилось со мною после отъезда из Москвы.

      – Сохранили ли вы мою память? – спросила она между прочим.

      Можно ли было не ласкать себя надеждой и не торопиться дать отдых сердцу в сладкой задумчивости?.. Для первого шага к счастию слишком было довольно. Я хотел унести с собою всю полноту впечатления, встал, раскланялся, взглянул на Мемнона, но он с улыбкой дал мне знак, что останется. Я понял этот знак, и сладостное чувство, наполнявшее меня, вдруг исчезло: оно заменилось страхом. Я бросил на Мемнона умоляющий взор, чтобы он помедлил решать мою судьбу, но Мемнон не понял меня; я уехал. Как мученик собственных чувств ждал я возвращения Мемнона. Когда он вошел, я вскочил с дивана из тучи дыму, которым обдавал себя, не замечая того, взглянул, и – сердце замерло.

      – Говори, Мемнон, убей меня! – вскричал я, схватив его за обе руки. – Говори! – повторил я с отчаянием, заметив, что он медлит, обдумывая, что ему сказать.

      – Успеха еще нет, но надежда не потеряна, – отвечал он, обнимая меня. – Я говорил с теткой своей: ты ей нравишься, она желала бы…

      – О, довольно! Не продолжай!.. Я понимаю: Елена не любит меня!

      – Напротив, – сказал Мемнон сурово, – если бы это зависело только от Елены…

      – Правду ли ты говоришь, Мемнон?

      – Дядя всему преграда. Он, не заботясь ни о согласии жены, ни о сердце дочери, выбрал зятя по своему вкусу и нраву.

      Если бы можно было высказать, какая ненависть вдруг вспыхнула во мне к неизвестному суженому Елены…

      – Кто он такой? Говори! – вскричал я исступленным голосом. Но Мемнон скрыл от меня его имя.

      – Мне не сказали, кто он такой, – отвечал он, – но тетка уверена, что это все переделается.