Способ воздействия. Сергей Малицкий

ьной издательской системе Ridero

      Если есть кто-то, кто выстраивает мою судьбу, то почему он пользуется таким странным инструментом? Почему бы ему ни встретить меня где-нибудь в переулке, ни кивнуть, ни отвести сторону и ни объяснить все по-человечески? Или к примеру прошептать – «Пиши, сын мой. Так надо. Это твое предназначение. Давай. Не медли». Я бы понял. Но это… Зачем он прислал ко мне это странное существо?

      Иногда мне не хватает воздуха, и я задыхаюсь. Иногда в глазах возникает избыток соленой влаги, и я плачу. Особенно если слышу хорошую музыку. Я слезлив и сентиментален. Какие-то глупые кинофильмы порой заставляют меня встать и выйти из комнаты, чтобы проглотить появляющийся в горле комок и умыться холодной водой. Вместе с тем я отвратительное существо. Все, что меня окружает, служит кормом чему-то ненасытному и одновременно брезгливому, что угнездилось внутри, где-то в районе сердечной мышцы. Это что-то смотрит моими глазами, трогает моими пальцами, слушает моими барабанными перепонками и говорит моим голосом. Впрочем, чаще всего оно молчит. Присутствует и молчит. Порой я ощущаю себя зрителем происходящего не со мной. Порой мне случается слиться с этим ненасытным в одно целое, и я начинаю чувствовать себя счастливым и сильным. Я словно пьянею. Но это бывает нечасто. По крайней мере, происходило нечасто до той встречи.

      Это случилось в лифте. Думаю, я сталкивался с ней и раньше. Девчонка мелькала где-то на периферии рассеянного взгляда, позволив увидеть себя только в тот день. Ей было около пятнадцати. Она пребывала в том странном возрасте, когда, уже взрослея, юная женщина продолжает оставаться ребенком. Ребенок сквозит из каждого жеста, тембра голоса, из угловатых движений, на глазах становящихся плавными, из привычки надувать губы, капризничать, говорить глупости и, по закону вероятности, умные вещи одновременно. Она – два в одном. Это раздвоение и слияние, метаморфоза, новое качество – выделяет ее среди прочих. Она обращается в двойную звезду, поэтому светит ярче, слепит. Она еще не умеет с этим справляться. Она к этому не готова. Или не чувствует перемены.

      Во всяком случае, только это могло объяснить, почему я не замечал ее раньше. Словно таинственная бабочка, однажды ночью она вылезла из кокона и вошла в тот же лифт, в котором неоднократно, должно быть, поднималась в сторону неба вместе со мной. Но она всегда выходила раньше меня, где-то на уровне низких кучевых облаков. Она была мне неинтересна. Как и все остальные, неинтересные мне дети, как неинтересные соседи, прогуливающие неинтересных собак и несущие из магазинов сумки с неинтересным содержимым. И вот она вошла в лифт, задержала руку над кнопками и спросила: «Вам какой?».

      – Вам какой?

      Возможно, я буду еще долго теребить прошлое, хотя уже сейчас представляю все произошедшее по секундам. И когда я пытаюсь по оттенкам собственных впечатлений распределить воспоминания, мне кажется, что главным был голос. «Вам какой?» Голос начинался из груди… Нет. Он начинался от пальцев ног. От изящных пальцев, выглядывающих из светлых кремовых сандалий. Он начинался от этих пальцев, затем в виде чистых основных нот двигался вверх по телу, обретая по мере продвижения удивительные обертоны и тембровые нюансы. Начальная чистота голоса наполнялась ощущениями и, не переставая казаться кристально чистой, изменялась. Вот голос только зародился, еще неслышный, он оттолкнулся от мизинца левой ноги. Вот он пробежал по бархатистому загорелому плавному подъему, скользнул по голени, укрепляясь, перевернулся на округлых коленях. Вот он обрел легкую шероховатость от розового следа заживающей ссадины, поднялся к бедрам, скрылся под платьем. Вот он проник в лоно, потеплел, лизнул нежную кожу на животе, расширился. Повлажнел на груди. Срезонировал хрипотцой легкому движению локтей и вздрагиванию пальцев рук. Соединился в одно в гортани и прошелестел по губам: