Сталин, Иван Грозный и другие. Б. С. Илизаров

за кровь) «в своего рода комфорт»[7]. Феномен сталинизма напрямую связан еще и с умением вождя сузить для населяющих страну людей поле выбора. По наблюдениям Гефтера: «Он строил, и весьма искусно, свою нужность». Периодически вытаптывая вокруг себя политическое поле, создавал критические ситуации, а потом выводил из них, как избавитель. Наряду с искусственно созданными условиями своей незаменимости сталинизм характеризует еще «перманентная гражданская война»[8].

      И хотя Гефтер не раскрывает механизмы действия сталинизма, они, с моей точки зрения, наглядно представлены перманентными волнами репрессий, пики которых падают на десятилетия Октябрьской революции 1917 г., т. е. 1927–1928, 1937–1938, 1947–1948… Разжигаемая и контролируемая сверху гражданская война – важнейшая и неизменная особенность политики сталинизма. Однако в этой книге речь не идет о политике сталинизма как таковой, а лишь о том ее аспекте, который имеет отношение к культурной политике, приведшей к порабощению интеллигенции, иногда добровольной, чаще ситуационной, а еще чаще насильственной. Никогда раньше многонациональная российская интеллигенция не стояла перед столь трудным для себя выбором. Выбор не был связан с сопротивлением власти; к началу 40-х гг. об этом не могло быть и речи, поскольку даже скрытое несогласие и скепсис вели к неизбежной гибели. Перед всеми группами интеллигенции стоял вопрос о простом физическом выживании. Выбор был небольшой: или служить по-холопски, т. е. забегая вперед и творчески оформляя пропагандистские лозунги и формулировки власти, или, рискуя и с «фигою в кармане», до времени маскироваться и пытаться делать свое дело, незаметно умерев на обочине официальной науки и культуры. Последние надеялись на будущее, которое непроницаемо и поглотило многих из них, талантливых и много обещавших. Альтернативам этим возможностям были смерть по приговору «тройки» или каторга и с большой вероятностью голодная смерть в лагере. Часть историков и близкая к ней творческая интеллигенция, как составные части российской интеллигенции, прошли по одному из этих маршрутов сталинизма.

      Близким Гефтеру по духу был недавно умерший историк западноевропейской культуры Леонид Михайлович Баткин. И он пытался сформулировать суть сталинизма, как феномена общечеловеческой истории. Вслед за Л.Д. Троцким (не называя его) Баткин считал, что сталинизм – это порождение определенного партийного и государственного аппаратного слоя. Оказавшись на его вершине, Сталин автоматически приобрел особую значимость, несмотря на интеллектуальную обычность. «Не будем забывать… что жесткая иерархия власти неизбежно делает непомерно значимой фигуру всякого, чья персона совпадает с вершиной пирамиды. Даже мелкие подробности (болезни, привычки и пр.) попадают в ранг исторически весомых… Это свойство «престола», а не государства»[9]. Наблюдение противоречит давней народной мудрости: «не место красит человека, а человек – место».

      Не

7

Гефтер М. «Сталин умер вчера» // Иного не дано. М., 1988. С. 302–303.

8

Указ. соч. С. 305, 309.

9

См.: Баткин Л. Сон разума. О социокультурных масштабах личности Сталина // Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 11.