Александра – наказание Господне. Ирина Мельникова

слабостях и не раз испытала на себе действие благословенного шипучего напитка. Ничто так не усмиряет женскую гордыню и мужское чванство, как бокал хорошего вина. Порой он вынуждает забыть не только служебные обязанности и супружеский долг, но предает забвению величие свершений предков и полосатые гербы с коронами… Перед ним бессильны и простые смертные, и даже монаршие особы, которым иногда тоже свойственно отринуть доводы разума и подчиниться законам сердца…

      Кирдягин слегка кашлянул, отвлекая графиню от ее мыслей:

      – Позвольте узнать, милейшая Елизавета Михайловна, могу ли я нанести визит и засвидетельствовать свое почтение вашей племяннице?

      Графиня, свысока оглядела смазливую физиономию столичного fashionable[4] и усмехнулась:

      – Но-но, mon ami! Александра не про вашу честь! Пусть отец у нее и непутевый граф Волоцкий, но он богат, а род у них старинный и славный, так что держитесь от нее подальше!

      – Но она хотя бы красива?

      – Не знаю! – Буйновская, похоже, была озадачена. – Они всего-то месяца два как из-за границы вернулись, так что я никогда ее не видела. Правда, сестра моя, Ольга, слыла в свое время первой красавицей Петербурга, да и самого графа, черт бы его побрал, тоже бог не обидел! Можно надеяться, что девочка не дурнушка, а с тем приданым, что отец за нее обещает, думаю, в девках она долго не засидится!..

      …Через час после неудачного визита к графине Буйновской Кирдягин в высоком черном цилиндре, темно-синем сюртуке на вате и панталонах, счастливо избежавших зубов пакостницы Бетси и имевших, как изволил выразиться один из его приятелей, цвет упавшей в обморок лягушки, медленно прогуливался вдоль Невского проспекта. Левую руку Дмитрий Афанасьевич закинул на поясницу, правой опирался на тяжелую, инкрустированную серебром трость из мореного дуба. Изредка он лениво поглядывал через лорнет, небрежно кивал в ответ на приветствия многочисленных знакомых и продолжал размеренно шествовать по проспекту. Друзья и товарищи разводили в недоумении руками, не понимая причины странной меланхолии известного в свете весельчака.

      А мысли Кирдягина были далеко и заняты непривычным для него делом: он размышлял, взвешивал pro et contra и даже просчитывал возможный доход от поступка, который вознамерился осуществить в самом ближайшем будущем.

      Наконец сумбур, царивший в кудрявой голове отъявленного ловеласа и кутилы, несколько улегся, мысли приобрели четкость и стройными колоннами замаршировали в заданном направлении. И тогда Кирдягин, перестав витать в эмпиреях, весело щелкнул пальцами, озорно, по-гусарски, крутанул ухоженный ус и отправился в ресторацию Фёльета, чтобы отобедать в компании подобных ему бездельников; там его ждали жирные устрицы, кровавый ростбиф, трюфеля и бутылочка сокрушительной красной мадеры на пару с графинчиком бархатного, подогретого лафита…

      Жизнь продолжалась, а Дмитрий Афанасьевич, по обычаю, ждал от нее только праздников и

4

Fashionable (англ.) – модник, щеголь.