Ледяная дорога. Исторический роман. Глеб Карпинский

го утра, искало спасения в море, плескаясь в его лазурной пене, и вся узкая полоса пляжей, петляющая вдоль подножия высоких гор, была усеяна отдыхающими до самого позднего вечера. Чаще всего, оккупировав самые лучшие места, под зонтами на шезлонгах располагались богатые еврейские семьи, и словно в назидание им, беспечно жарившим на солнце свои жирные ляжки, по пляжу слонялись никуда не спешащие, увешанные орденами ветераны, часто калеки с утерянными конечностями, выжившие каким-то чудом после Первой Мировой. Если бы не покровительство дуче, все они, возможно, были бы обречены на нищенское существование, но сейчас итальянское общество боготворило их и ставило в пример подрастающему поколению. И это поколение абсолютно новых, амбициозных людей уже заявляло о себе. Основной костяк его составляли молодые, хорошо подтянутые офицеры, держащиеся часто больших компаний. Эти щеголяли обычно в светлых бриджах и, несмотря на жару, носили рубашки и галстуки. Недавно вкусившие крови при Май-Чоу и жаждущие скорейшего возрождения Италии или «рисорджименто» (их неуемные амбиции распространялись на все Средиземное море), эти парни держались вызывающе, особенно по отношению к местному населению.

      Сара редко выходила на пляж, предпочитая оставаться на вилле и рисовать часами эскизы мужу, который часто во время своих длительных командировок нагружал ее непыльной работой, чтобы она не скучала. Она не была профессиональной художницей, но у нее был явный талант, и, вдохновленную помпейскими фресками, ее без сомнения можно было считать новой последовательницей Антонио Кановы.

      Кроме того, ее тяготило общество всей этой сумасбродной мужской праздности и какой-то опьяняющей и глупой эйфории от предстоящих легких побед. А как раздражали ее все эти пошлые пьяные вздохи, бросаемые в ее адрес и адрес ее подруг, ничего не обязывающие ухаживания, выражающиеся обычно воздушными поцелуями, животным смехом или в лучшем случае шутовским поцелуем руки и преподнесением букета с интимной запиской. С тех пор она буквально возненавидела кафешки, и все летние террасы в деревне, и этих несносных сосунков в униформе, которые ничего не умели, кроме как хлестать самбуку и хвастаться порабощением и убийством других…

      Но иногда, в предрассветный час мучительного одиночества, оставив храпящего мужа на хорошо взбитых перинах, Сара все же расчесывала свои шикарные черные волосы, и, покрыв их соломенной шляпкой так, чтобы тень от широких полов скрывала ее грустный взгляд и румянец зардевшихся щек, выпархивала из душной и ненавистной виллы. Точно птичка из клетки, неслась она по каменистой тропе навстречу лучам южного солнца, влекомая чем-то необъяснимым и одновременно тревожно-манящим, а ее чудные соблазнительные ножки, обличенные в каблучки, едва касаясь земли, так сладко и упоительно сливались со звоном хрустального горного эха. И если ей на пути встречалась отара, то набожные пастухи невольно восклицали «Santa Maria!», а увешанные колючками козы расступались сами собой и блеяли, точно спрашивали ее удивленно «Но куда ты? Куда ты, Сара, на этот раз?».

      И Сара даже удивлялась той беспросветной животной глупости, ведь ответ, казалось бы, для всех был очевиден. Вся ее трепещущая душа в столь ранний час могла устремляться только в одно, самое романтичное и самое прекрасное место на свете – на тропу влюбленных, связывающую Манаролу с Риомаджоре. Только там эта отлучившаяся от мужа женщина могла ненадолго забыться и побродить пару часов по украшенному цветами и еще безлюдному бульвару, где сладко-ядовитый аромат олеандра смешивается с морским бризом. От всего этого контраста у нее кружилась голова, и она часто останавливаясь у перил набережной с закрытыми глазами и слушала, как шумит рядом море, играя с прибрежной галькой. В такие моменты Сара казалась себе посланницей мира, спустившейся с Монте Пего с пальмовой ветвью, которой она как веером размахивала перед своей учащенно дышащей грудью. Иногда компанию ей составлял ушастый кокер-спаниель Капучино, подарок мужа Джузеппо на пятую годовщину их свадьбы, но сегодня она предпочла быть без сопровождения чемпиона мира по вытаскиванию уток из воды. Дело было даже не в излишней суетливости этого пса, бросающегося на каждого прохожего с радостным лаем, а в том, что, прославляя американскую моду, когда за океаном только-только стали избавляться от корсета, а подол юбки взлетел до не приличия вверх, Сара хотела сосредоточиться именно на внутренних ощущениях своего ищущего любовь сердца, и ничто в эти сакральные минуты не должно было напоминать ей о муже.

      Закрывая глаза, она представляла, как обнимают ее сзади горячо и страстно руки другого мужчины, мужчины, которого она еще реально не знала, но этот человек уже существовал в ее воображении и всегда любил ее, и она как будто тоже любила его и ждала всю жизнь. И каждый раз, прибегая рано утром на аллею влюбленных, Сара интуитивно чувствовала, что вот-вот встретит его и никогда больше не расстанется с ним. О, как она его любила, Боже, как! Только при мысли о нем по ее изнемогающему от предвкушения ласк телу шла приятная волна, часто до дрожи, и женщина, представляя и ощущая любимого, кусала губы, чтобы не застонать или не упасть в обморок. Она даже придумала ему имя, Агапето… и каждый раз, когда воображаемый Агапето подходил к ней сзади на аллее влюбленных,