Погружение в отражение. Мария Воронова

глаза. Ей вдруг стало тоскливо и стыдно за свою жизнь, в которой неясно, что если мужчина и женщина ложатся в постель, то они хотят пожениться. Вскипело жгучее чувство унижения и презрения к себе самой за то, что встречалась с чужим мужем и, наслушавшись от него лживых обещаний, не верит теперь в искренность Кирилла. И зачем-то вымещает на нем свое женское разочарование.

      – Правда, подумай, дорогой. Я не так уж хороша.

      – И я не так хорош.

      – Ты прекрасен.

      – И ты тоже.

      – Кирилл, может, ты чувствуешь какие-то обязательства передо мной?

      – В смысле?

      – Ну считаешь, что раз я тебя оправдала, то ты не имеешь права меня бросить…

      Кирилл взял ее за руку:

      – Ира, милая, конечно же я не забыл, кому обязан жизнью. Я восхищаюсь тобой, но любовь – это совсем другое дело… Вот черт! – выпятив нижнюю губу, он энергично почесал макушку, отчего жесткие русые волосы стали дыбом. – Черт, я ж без пяти минут филолог, можно сказать, мастер слова, а тебе не знаю как сказать! Сукно какое-то выходит. Когда меня судили, я был уверен, что все кончится плохо, минутами даже хотелось, чтобы просто вывели в расстрельный коридор, и все, без этого фарса, в котором я выступаю как объект всеобщего презрения и ненависти. Я был опозорен и на девяносто процентов мертв, но после первого дня суда, засыпая в камере, вдруг поймал себя на мысли, что жду чего-то хорошего от завтрашнего дня. Такое было почти детское предвкушение радости, я даже удивился и не сразу понял, что это потому, что завтра я снова увижу тебя. Я тогда не знал, какая ты судья, просто хотел на тебя смотреть, и все. Ну а потом уж… – Кирилл улыбнулся, – потом появилась робкая надежда, что ты мне поверишь.

      – Кирилл, если бы я просто так верила людям, то не смогла бы работать судьей. Я оправдала тебя, потому что не нашли подтверждения факты, на которых строилось обвинение, а вовсе не потому, что ты красивый мужчина с честными глазами.

      – Я понял.

      – Ты уж извини, Кирилл, профессиональная деформация.

      – Бывает.

      Вдруг погас свет. Ирина подошла к окну: на улице тоже воцарилась тьма, черные очертания соседних домов едва угадывались в лучах тусклой маленькой луны. Фонари погасли, и поздние прохожие будто сразу исчезли, растворились в темноте. Только два луча от фар одинокой машины освещали маленький кусочек дороги. Ирине стало неуютно, но тут рука Кирилла успокаивающей тяжестью легла ей на плечи.

      – Хорошо, что я дома, – прошептала она, – с тобой.

      Представив, каково сейчас припозднившейся женщине, Ирина поежилась. Бежать по совершенно темной улице, спешить в темный подъезд, который будто специально спроектирован так, чтобы убийца мог расположиться в нем с максимальным комфортом, потом подниматься по неосвещенной лестнице и на площадке в кромешной тьме искать ключи, зная, что в любую секунду тебя могут убить, а квартиру – ограбить. Даже если и успеешь закричать – без толку. Никто не шелохнется, разве что проверит, надежно ли заперта его собственная