А в остальном, прекрасная маркиза… (сборник). Наталья Нестерова

Тина ела, казалось, она мелко-мелко пережевывает пищу передними зубами. От вида жующей Тины Самина мутило.

      Он терпел Тину (в малых количествах на днях рождения и прочих редких праздниках) ради жены. Оля и Тина дружили с детства, были как сестры.

      Акустический террор начался с первых минут прихода Тины. Она здоровалась, переобувалась в тапочки, говорила о погоде, а у Самина в ушах жужжали ядовитые пчелы.

      Тина опустилась на диван, на котором недавно сидели бабушки. Вид имела не присяжного заседателя, а судьи или прокурора, который право имеет тащить на свет и трясти грязным бельем Самина.

      На столе стояла ваза с орехами и сухофруктами. Цепкой лапкой Тина брала орешки или курагу, отправляла в рот, мелко хрумкала заячьими зубками. Самин смотрел в сторону, чтобы не видеть ее кроличьего жевания.

      В отличие от бабушек Тина знала причину Олиной депрессии. И считала себя вправе говорить Самину о его неблагородстве, подлости и предательстве, Самин терпел и слушал. Про то, что он оскорбил жену в лучших чувствах, надругался над святым, про травму, которую нанес Оле и от которой теперь не оправиться…

      Тина была последним человеком, которому Самин заявил бы: все это бред, чушь и фрейдовщина! Я не предал, а оступился; не убил, а нечаянно поранил; поддался глупому (и естественному, хоть вы меня режьте!) порыву и сейчас крайне сожалею. Да, я был не прав. Но я тоже страдаю, раскаиваюсь и мучаюсь. Сколько мне нужно страдать? Месяц, год? Всю жизнь коту под хвост отправить? Наказание должно соответствовать вине. Пусть Ольга объявит приговор и не терзает меня ежедневной пыткой. Даже военные преступники, разбойники, душегубы и всякая другая сволочь удостаиваются снисхождения, амнистии и замены расстрела на тюремное заключение. А если всех мужиков, уличенных в прелюбодействе, казнить, то на земле останутся одни бабы.

      Ничего этого говорить Тине было нельзя. Она бросилась бы в спор, в дискуссию, начала отстаивать свою женскую точку зрения, идеалистическую, книжную, наивную и попросту глупую. Привела бы в пример собственного мужа Андрея, безвольного алкоголика. Да если бы Самину приставили нож к горлу и заставили жениться на Тине, он бы запил не тихо, а по-черному. Пора было прекращать нравоучения незваной доброхотки.

      – Чего ты хочешь? – спросил Самин. – Что предлагаешь?

      Сверление в ушах достигло болевого порога. Пчелы прогрызли перепонки и устремились в мозг. Тинин рот хлопал и хлопал, зубки стучали и стучали, губки змеисто кривились. Самин боролся с тошнотой.

      – Мы должны вместе подумать над тем, как помочь Оле, как вывести ее из этого состояния.

      – Твои варианты? Спрашивала об этом Ольгу? – Самин замер в надежде услышать полезную информацию.

      – Спрашивала. Она не знает. Оля очень тебя любит, любила. А сейчас, мне кажется, у нее идет процесс разъедания этой любви. Как ржавчина разъедает железо…

      Вот это совершенно не Тинино дело! Пришла сюда пилить его. Сама она пила ржавая! Бормашина визгливая!

      – Помолчи! – сморщившись,