И восстанут мертвые. Смерть знахаря. Любопытство убивает. Джордж Беллаирс

звучал глухо и зловеще. Литтлджон ощущал себя отрезанным от остального мира. Вокруг него в городе множество людей радовалось наступлению Рождества, насколько это было возможно при подобных обстоятельствах. Семьи собирались тесным кругом в своих освещенных комнатах, отгороженные друг от друга беспросветной чернотой ночи. По какой-то причудливой ассоциации Литтлджон вдруг вспомнил, как он еще мальчишкой читал стихи на рождественском вечере. Отдельные строки показались ему вполне подходящими к случаю. Хотя с того дня прошло немало лет, он радостно просиял.

      О одиночество! Где то очарованье,

      Что покоряло стольких мудрецов, тебя познавших?

      Лучше дни влачить в страданьях и тревогах,

      Чем царить в ужасном этом месте[2].

      Горькая ирония этих слов подстегнула фантазию Литтлджона. Он тихонько рассмеялся и внезапно почувствовал облегчение. А как там дальше?

      Здесь, вдали от людей, одному

      Суждено мне окончить свой путь;

      Сладкой музыки речи людской мне вовеки не слышать.

      Молчу. Меня собственный голос страшит.

      – Вы что-то сказали? – раздался из угла слабый старческий голос.

      Литтлджон вздрогнул: неужели так увлекся, что начал декламировать вслух?

      – Если вы что-то говорили, вам придется повторить погромче. Я немного глуховат, – прошамкал попутчик, нещадно искажая слова и глотая целые слоги.

      – Я лишь спросил, идет ли этот поезд до Уотерфолда.

      – Что? Говорите громче.

      Литтлджон повторил свой вопрос, перейдя на фортиссимо.

      – Ну да, он идет прямиком до Уотерфолда. Я еду дальше, так что подскажу вам, где сойти. Да-да, я скажу, где вам сойти.

      Старик повторял дважды каждую фразу, будто гордился своей дикцией и получал удовольствие от того, что цитировал себя снова и снова.

      Поезд рывком дернулся вперед. Вагоны качало, трясло и подбрасывало. Состав замедлял ход у семафоров и останавливался на каждой станции, которым, казалось, не было конца. Судя по тому, как натужно пыхтел и скрежетал локомотив, рельсы тянулись на подъем.

      – А что, эти поезда не освещают? – громко поинтересовался Литтлджон.

      – Вам необязательно кричать, мистер. Теперь, когда поезд тронулся, я вас отлично слышу. Странно, правда? Когда поднимается шум, я слышу, что мне говорят.

      Литтлджон согласился, что это действительно странно.

      – Эти поезда не освещают, поскольку забыли, что в Уотерфолде и подобных местах существует железная дорога. Судя по освещению в пригородных электричках под Олдемом, местное начальство больше заботится о своей безопасности, чем о таких вещах. В вагонах тьма кромешная. Туда и войти-то невозможно, не то что читать или разглядеть лицо соседа. Откуда вы, мистер?

      – Из Лондона.

      – А-а. Крепко вам досталось: одна бомбежка за другой, верно? Хотя нам тут тоже пришлось несладко. Налет был ночью дней десять назад. Два фугаса! Они упали на

2

Купер Уильям (1731–1800). Одиночество Александра Селькирка.