Желтая простыня. Аркадий Аверченко

замерли в каменной неподвижности.

      Курорт был итальянский, и поэтому купальщики лениво перекликались между собою на немецком, английском, польском и французском языках – на всех языках, кроме итальянского.

      Где купаются итальянцы, и купаются ли они вообще – совершенно неизвестно.

      Эта мысль занимала меня не менее часу, потому что голова, припекаемая солнцем, работает вяло, медленно и вообще отвратительно.

      Думаю, что я дремал.

      Неожиданно уха моего коснулась чистейшая русская речь.

      Разговаривали две фигуры, закутанные с головой в купальные халаты и простыни, – два бесформенных безголовых тела.

      – Славный мальчишка! – прогудел голос из-под желтой простыни.

      – Это вы о котором говорите? О том, что сейчас возится с няней на песке? В синем полосатом костюмчике?

      – Да, да. Превосходный мальчишка!

      – Тот, что сейчас посыпает себе голову песком из ведерка? – переспросила точная белая простыня.

      – Ну да! Этот самый.

      – Да, знаете ли, – удовлетворенно согласилась белая простыня. – Я должен им гордиться. Ха-ха!

      – Почему вы… должны гордиться?

      – Потому что этот мальчишка – дело рук моих.

      – Черт подери! Не хотите ли вы сказать, что это ваш сын?

      – Это бы не штука! Дело не в этом. Он физический сын своего законного отца с матерью, но настоящий его творец всетаки я!

      – Не случился ли с вами солнечный удар?.. А?

      – Вот вам и удар. История презабавная – хотите, расскажу?

      – До завтрака управимся?

      – С головой. Слушайте!

      II

      Года четыре тому назад пришлось мне болтаться на этом же курорте. Было прескучно, и, если бы не товарищ, который разделял со мной это заточение, какой-нибудь крюк давно бы уже гнулся под моей тяжестью…

      Однажды сидим мы с ним после обеда на террасе, потягиваем какое-то здешнее пойло – я и спрашиваю, оторвавшись от соломинки:

      – Отчего ты не женился до сих пор?

      – Не судьба.

      – Что-о?

      – Не судьба!

      Я говорю нравоучительно:

      – He судьба должна управлять человеком, а человек судьбой.

      – Никак, – говорит, – это невозможно. Без судьбы ничего быть не может.

      – А если я сейчас вдруг схвачу тебя и брошу с террасы вниз, в кусты… Это что?

      – Тоже судьба.

      – А если не схвачу и не сброшу?

      – Тоже судьба!

      – Да какая же это судьба, если мой поступок зависит от моей же воли?!

      – Пусть зависит. А твоя воля зависит от судьбы.

      – Тьфу! Ну, хочешь, я тебе докажу чем угодно, что по своей воле выкину штуку, до которой судьбе никогда бы и не додуматься?

      – Это, – говорит приятель, – положим, тоже натяжка, потому что всякая штука твоя от судьбы зависит. Но – идет. Согласен.

      – Прекрасно. Сочини что-либо трудное, нелепое, и я это проведу без всякой судьбы. У судьбы, милый мой, много дела и без нас – нечего ее по пустякам затруднять. Гоп!

      Мой друг обвел глазами столики и сказал:

      – Видишь ты ту молоденькую венгерку, которая сидит с пожилой дамой, очевидно, с матерью?