Исчезновения. Эмили Бейн Мерфи

пятнистой заколки. «Финальное слово» было маминой игрой, и я не уверена, что когда-либо захочу снова в нее играть. Каждый километр на этом поезде, каждая минута увозит меня все дальше от моей старой жизни. Жизни, которой я все еще хочу жить.

      Незаметно ко мне приходит мысль, она звучит в голове маминым голосом: «Этот корабль уплыл, милая. Теперь тебе остается либо утонуть, либо сесть на другой».

      Положит ли кто-нибудь цветы на ее могилу, пока нас не будет?

      Хотя я не особо задумываюсь, ко мне внезапно приходит гениальная мысль.

      – Мое финальное слово «палимпсест»[1], – говорю и с триумфом защелкиваю заколку.

      Майлз откидывается назад на сиденье.

      – Никогда не слышал такое слово. Ты его, скорее всего, придумала.

      – Нет, не придумала. Ты знаешь выражение tabula rasa?

      Он смотрит на меня непонимающе.

      – Мы начинаем с чистого листа, но не оставили полностью наше прошлое.

      Он жует щеку, словно пытается понять, верить ли мне.

      – А твое какое? – спрашиваю сквозь шум тормозов поезда. Стеганое одеяло полей превращается в мощеные улицы центра маленького городка.

      – Мое финальное слово – «покинутый», – говорит Майлз.

      – Как драматично.

      – Хорошо. Тогда пусть будет «авантюра». Красивый синомим для приключения.

      – Хорошее слово, – признаю я. – Ты выиграл. – Это сильное финальное слово, особенно для восьмилетки – даже если бы я изначально не собиралась позволить ему выиграть. – Хватай сумку.

      Брови Майлза изгибаются дугой, а потом его зеленые глаза прищуриваются.

      – А что будешь делать, если я не сойду? – спрашивает он.

      – Сойдешь, – говорю, поднимая его сумку вместе со своей, и притворяюсь, что они не такие тяжелые, как на самом деле.

      – Никто бы не винил меня, знаешь ли, – говорит он, но двигается по проходу к дверям. – Моя мама только что умерла.

      – Правильно, ведь я вообще не представляю, что это такое, – говорю и, когда Майлз останавливается на ступеньке поезда, подталкиваю его. Потом сама делаю глубокий вдох и ступаю на платформу.

      Только два человека ждут в тени под навесом станции: женщина средних лет и, как мне кажется, ее сын. Помню миссис Клиффтон с похорон мамы. Она была единственным человеком не из Гарднера, поэтому выделялась среди расплывчатой вереницы скорбящих, которые приходили в тот день. Она держалась официально, когда взяла меня за руку.

      – Матильда Клиффтон. Я была лучшей подругой твоей мамы с детства, – объяснила она, и я узнала ее имя.

      – Мама всегда любила получать от вас письма, – сказала я ей и уже собиралась поздороваться с другим человеком, как неожиданно она меня обняла, словно не могла уйти, пока не сделает этого.

      Я слышала, как она предлагала отцу помочь чем сможет. Думаю, она, вероятно, не предвидела, что я и Майлз сойдем здесь с поезда три недели спустя.

      – Привет! – зовет миссис Клиффтон, делая к нам шаг. Она сменила траурное платье из черного

1

Палимпсест – что-то написанное или нарисованное на месте прежнего текста или картины.