Королевская кровь. Горький пепел. Ирина Котова

на слабых ногах, достал из воздуха молот и пошел на помощь своим.

      Они укрепились у осколка скалы, вжавшись в нее спинами и отражая атаки взбесившихся раньяров и охонгов. Армейским частям был послан сигнал о помощи – но, судя по всему, остальным войскам тоже приходилось несладко. Бермонт держал щит сколько мог – но силы утекали, и пришлось отказаться от него. Боевые маги, израсходовав резерв, взяли в руки обычное оружие. Они должны были открыть Зеркала для эвакуации отряда, но не сумели из-за сильнейших стихийных возмущений после действий Демьяна. Один за другим возвращались в землю каменные охранники-варронты – их время истекало, – падали берманы охраны и линдморы, прикрывая друг друга и короля, и никому не было дела, кто тут мятежник, а кто нет.

      Мелькнула мысль, как будет стыдно перед Пол, если он снова умрет. Мелькнула – и пропала, вытесненная свистящим жаром битвы. Демьян в очередной раз встретил налетевшего раньяра ударом молота и покачнулся – в глазах потемнело. Слишком много сил отдал. Не упасть бы.

      Его кто-то подхватил, помог опереться спиной о скалу. Ровент. Черты помощника расплывались, как и всё вокруг. Нападающие охонги и планирующие сверху раньяры казались черными пятнами, и Демьян закрыл глаза, чтобы прийти в себя, – сейчас ему было проще ориентироваться по звукам и запахам. От окружающих берманов несло порохом, животным потом, кровью и адреналином. От инсектоидов – муравьиной кислотой и страхом их наездников.

      – Наши идут, мой король, – раздался рычащий голос Ровента. – Недолго продержаться… – линдмор выругался, судя по звукам, прыгнул куда-то в сторону. Совсем рядом раздался гул крыльев, животный визг, звук вспарываемой плоти, заглушаемый криками защитников короля и звуками автоматных очередей. Демьян, покачнувшись, открыл глаза. В нескольких шагах от него опустившийся раньяр трепал одного из охранников, обернувшегося медведем, – бок был уже разворочен, и красная кровь лилась на и так пропитанный ею снег. Позади к защитникам, качаясь на тонких лапах и проваливаясь в снег, подбирались охонги – может, десяток шагов был до них или два. Берман визжал от боли и ярости, пытаясь выворачиваться из страшных челюстей, драться, и без толку царапал лапами по хитину. Глаза его уже закатывались – и Демьян, сглотнув слюну с кровью, оттолкнулся от скалы и под предупреждающий крик Ровента прыгнул к чудовищу, впечатывая меж огромных фасеточных глаз молот. Отвернулся от издохшей «стрекозы» – и тут же засипел от боли, задергался, вцепившись в лапу охонга, пронзившего его грудь. Из последних сил получилось рвануть вперед, прижимая инсектоида к скале, вибрирующе и гортанно отдать приказ своей стихии – камень поглотил охонга до половины и снова застыл, дробя его панцирь и внутренности.

      Демьян выронил молот, застонал, выворачивая и выламывая из себя лапу мертвого чудовища. Глаза застило кровавым туманом, на губах запузырилась пена, ударило в голову яростью от запаха собственной крови. В груди остался осколок лапы-лезвия – а Бермонт, почерневший, с безумным