Искушение свободой. Рудольф Баландин

доброжелательными поклонами. Он с достоинством отвечает им, играя роль бравого капитана.

      «Меня просили принять командование пароходом, и я согласился. Но скоро, к великому моему изумлению, я убедился, что всё идёт так прекрасно само собою, что мне делать почти нечего… если не считать нескольких действительно ответственных минут… Всё обошлось как нельзя лучше».

      Оказалось, управлять судном не слишком трудно. Команда знала свои обязанности хорошо. Ему оставалось только прохаживаться с важным видом на капитанском мостике. Иногда отдавал приказы, когда требовалось пристать к берегу или подбодрить кочегаров. Так добрались до Хабаровска.

      Не тогда ли его впервые осенила мысль о пользе анархии? Каждый будет заниматься своим делом, лишь бы ему не мешали. Так, мол, всё сообразуется само собой.

      Можно было немножко отдохнуть. Но Кропоткин спешил. Дорог был каждый день: надвигались холода, заканчивалась навигация. Не успеют отправить новые баржи с провиантом – быть голоду на Амуре.

      По горным тропам в сопровождении одного казака он двинулся вверх по долине Аргуни, сокращая путь. Только в полной темноте делали остановки. Продирались сквозь буреломы. На лошадях преодолевали горные реки. Спали у костра, закутавшись в шинели и одеяла. С рассветом седлали лошадей. Остановка. Выстрел в глухаря. Запечённая на углях птица, овёс лошадям, и снова в путь.

      Совершенно измученным добрался он до поселка Нара. Здесь встретил забайкальского губернатора. Сразу же начались сборы нового каравана барж.

      Кропоткин поспешил далее, в Иркутск. Даже бывалых сибиряков удивила необычайная быстрота, с которой он преодолел огромное расстояние.

      Почти без просыпу он провалялся неделю в постели, восстанавливая силы. И тут новое поручение: выехать курьером в Петербург. Надо лично доложить о катастрофе. Ему поверят как очевидцу и безупречно честному человеку.

      Наступала зима. Особенно опасны были переправы через могучие сибирские реки. Кропоткина это не останавливало. Спал в пути. Он как бы испытывал себя в чрезвычайных обстоятельствах.

* * *

      Петербург. Тусклый день. Улица запорошена снегом. Кропоткин молодцевато вбегает по ступеням лестницы невысокого дома с колоннами. В гостиной его встречает сияющая миловидная барышня, целует в щеку:

      – Кузен, сэ фантастик! Пять тысяч вёрст за двадцать дней. Только и разговоров, что о тебе… Сегодня у нас танцуют. А ты сможешь, Пьер?

      – Конечно!

      И вот уже бал, и музыка, и танцующие пары, и Кропоткин вальсирует с кузиной так легко и радостно, словно не было изматывающей тело и душу дальней дороги.

      А через несколько дней – опять в санях по зимнему тракту, навстречу солнечному восходу. Вскоре он вернулся в Иркутск.

* * *

      Генерал-губернатор Сибири в своём кабинете вручает Кропоткину паспорт:

      – Итак, дорогой князь, отныне вы иркутский второй гильдии купец Пётр Алексеев со товарищами… И упаси вас Бог выдать себя. С маньчжурскими властями шутки плохи. Ни один европеец не посещал этих мест. Недавно посланный туда топограф Ваганов был