Русская сила графа Соколова. Валентин Лавров

щелочью, а воздух был наполнен облаками пара.

      Заключенные слыхали о знаменитом графе, улыбками отвечали на его поздравления, благодарили за подарки:

      – Пошли и вам Господь всяческого утешения!

      В переплетной Соколов похвалил мастеров:

      – Прекрасно освоили дело! Работа по роскоши не уступает знаменитому Петцману. – Пообещал: – При случае пришлю вам заказ.

      Наконец, перед самым отъездом заглянул в портняжную мастерскую – большую, нарочно приспособленную камеру.

      Тут, в светло-желтых халатах, в коротких широких штанах, работали десятка два арестантов. Одни быстро строчили на швейных машинках «Зингер». Другие, поджав под себя ноги в мягких котах, действовали иглами. Пахло испражнениями, хлоркой и горем.

      – Христос воскресе! – произнес Соколов.

      Увидав начальство, несчастные, как положено, сразу же оставили свои работы, покорно вскакивая на пол. Они отозвались недружным хором:

      – Воистину воскресе! – и с любопытством уставились на вошедших начальников.

      Солдаты раздали остаток подарков и вышли в открытые двери в широкий коридор. Начальник тюрьмы Колченко начал строго выговаривать старосте, который вовремя не распорядился вымыть полы.

Проситель

      Соколов, с трудом перенося тяжелый воздух камеры, направился было за солдатами. Вдруг один из заключенных упал на колени перед Соколовым, молитвенно протянул руки:

      – Ваше превосходительство, вы можете выслушать жалобу несчастного человека, который страдает совершенно напрасно?

      Начальник тюрьмы Колченко с лицом искаженным злобою крикнул:

      – Не приставай к начальству, Бродский! Я тебя закрою в карцер, посидишь на воде, жидовская морда! Такая наглая нация! Он, господин полковник, ссыльнокаторжного разряда. И все жалобы строчит: то прокурора требует, то в Сенат кляузы отправляет.

      Соколов сказал:

      – Встань, Бродский, и толком объясни, чего ты добиваешься?

      Колченко опять вступил в разговор:

      – Из Харькова его этапом пригнали, отсюда на Сибирь ждет наряда. И все пишет, пишет, дескать, непорядки в полиции. Да вы, Аполлинарий Николаевич, с любым из этой братии поговорите, так все будут долдонить, что их попусту посадили. Это уж дело обычное.

      Соколов сказал:

      – Федор Дмитриевич, отойди, я сам разберусь! А тебе, Бродский, приказано: встань и говори, чем недоволен?

      Бродский оказался высоким, сутуловатым человеком годов тридцати. Густые, коротко подстриженные волосы жестко курчавились. Под нависшим мясистым носом черной мышью выделялись коротко подбритые усы. Большие круглые глаза с невыразимой печалью глядели на сыщика.

      – Ваше превосходительство, не буду плакать вам в жилетку, хотя попал как карась на сковородку. И пусть сижу тут совсем напрасно. Но я хочу высказать про те дела, которые некрасиво творит полиция в Харькове. Почему никто даже не желает знать об том?

      Другие заключенные уже окружили начальство,