Меченый (сборник). Григорий Федосеев

глаза. С трех сторон норы охранялись осиновой чащей да сосновой порослью. Много лет они служили убежищем волчьей семьи. Волки не терпели чужаков – вот почему поблизости от нор и не жил никто. Волки почти уничтожили зайцев, глухарей, мелких хищников. Не один смельчак поплатился жизнью за попытку проникнуть в этот уголок старого бора. Разве только весною да осенью, соблазнившись кудрявыми соснами, заночует тут стая перелетных птиц, да зимою случайно забредет сюда, в поисках корма, сохатый.

      Но вот погас и вечерний свет. Сгустилась тьма.

      У норы лежала старая волчица, опустив тяжелую голову на вытянутые передние лапы. Заживший шрам пересекал наискось широкую бровь, затемнив навсегда левый глаз. Уши волчицы чутко сторожили тишину.

      Она изредка приподнимала голову, втягивала влажными ноздрями воздух, ждала. Из норы выглядывали пять нетерпеливых щенков. Вечерний сумрак возбуждал их, им хотелось бегать, играть, но они не смели без разрешения матери покинуть свое душное убежище.

      На таежные травы легла прохлада. Волчица приподнялась, настороженно осмотрела лес, затем долго обнюхивала воздух. Убедившись, что в старом бору все остается без изменений, она встала. Как по команде, из норы выкатились щенки, и пошла потасовка. Волчата бросились к ключу, прыгали через валежник, кувыркались, таскали друг друга за хвосты.

      Волчица была равнодушна к игре малышей. Волчата же, для которых мать являлась воплощением не столько любви, сколько чрезмерной строгости, следили за каждым ее движением. Пусть посмеет кто-нибудь из щенят не заметить ее молчаливого приказа, он будет жестоко наказан и надолго запомнит, что нужно быть наблюдательным. Малыши знали, что мать никому поблажки не дает и ничего не прощает. Но и угодить ей было почти невозможно, уж слишком строго судила она поступки щенят.

      Игра продолжалась. Мелькали серые комки на поляне. Кто-то из щенят схватил сухое старое сохатиное ухо и бросился наутек. Остальные стали догонять его. Добычу с азартом отнимали друг у друга, злились, готовы были подраться. Вот один, самый резвый и ловкий из всех, прорвался с сохатиным ухом вперед. Он сделал хитрую петлю и замер, вытянувшись вдоль колоды. На него налетел сзади другой. Два прыжка, схватка – и всерьез сцепившиеся щенята подкатились к ногам волчицы. Игра вмиг перешла в яростную драку. Первый, подмяв под себя противника, неистовствовал, впившись в него зубами. К дерущимся подбежали остальные щенки. Все смешалось, зарычало, по-звериному оскалились морды волчат. Но, как ни странно, даже и теперь мать была равнодушна.

      Щенки дрались злобно, долго. Тут уж было не до сохатиного уха, о нем забыли. Первый волчонок свирепствовал больше всех. В беспощадности, с какой он набрасывался на противников, уже чувствовалось нечто звериное, появившееся в нем раньше времени. Он разбрасывал всех, не считаясь, кто за него, кто против, будто понимал, что в такой схватке важно, чтобы и свои, и чужие знали силу его клыков. Но и ему крепко досталось: расчесали загривок и прокусили ногу. Молча, тяжело дыша и корчась от боли, он подошел к волчице