Призраки оставляют следы. Вячеслав Белоусов

всё подтвердится, ты не виноват. Тот скандал на празднике потянет лишь на мелкое хулиганство. А это административный проступок, ты за него уже отбыл сполна. Тебя должны оправдать, так как…

      – Ты мне молитву[5] не читай, – перебил Топорков, поморщился и усмехнулся. – На зоне все эти сказки слышали. Только в блатных песенках приговоры незаконными бывают, а прокурора слеза давит, – и он, сощурившись, с издёвкой пропел:

      Прокурор на счастье и любовь

      Поднял окровавленные руки…

      – Я на первых порах тоже верил, потом горько платить пришлось. Когда узнал от отца, что письма мои не доходят, что их Карим почитывает, да отписки мне шлёт, так чего с дуру не творил. И на скрипке играл, на зубариках, галстук с тоски накидывал[6]. Судьба только и уберегла. Так что политбесед со мной не проводи…

      Он вдруг внимательней вгляделся в Данилу, будто прицениваясь и языком цокнул:

      – А ты гусь… Ишь, заговорил!.. Оправдают!.. Да когда такое было? Это же выходит, я, уголовник, прав, а начальник милиции и прокурор виноваты? Лихо ты мне лапшу навешал!..

      – Не веришь?

      – Брехать здоров.

      – Решай сам.

      – Ладно. Не боись. Ты мне не нужен, – Топорков безвольно покачал головой и глотнул водки. – Это я поначалу так, для пущей строгости на тебя кобеля спустил. Хотя… Я ж тебя не звал? Сам припёрся. Зачем?

      Данила пожал плечами.

      – Чего молчишь?

      – Мальчишка тут…

      – Какой мальчишка?.. Откуда?.. Признайся уж, не по зубам я тебе оказался. Вот и терпи. Но твоей крови мне не надо. Не лиходей. Я смотрю, мы годки с тобой по возрасту? Тебе сколько?

      – Двадцать три.

      – Мне меньше. Только с учётом зоны кажется все пятьдесят. У тебя жизнь удалась, а моя кончается. Сам залез. Судьба…

      Топорков на глазах пьянел. Он уже не так активно вертел головой на улицу и обратно, не помахивал руками, демонстрируя умелое владение оружием; плотно опершись о косяк, он давно не менял позы и заметно опускался вниз на подгибающихся коленях. Данила подметил, что тот порою утрачивал нить разговора, речь его неожиданно прерывалась не там, где было бы нужно, затем он долго собирался с новыми мыслями.

      «Может, заснёт?» – мелькнула лукавой надеждой мысль, но, видимо, она же тревогой аукнулась в голове и Топоркова. Тот вздрогнул, словно очнулся, странно огляделся вокруг, упёрся в Ковшова немигающими глазами, будто впервые его видя. Сообразив, одним движением опрокинул в себя остаток из бутылки, отбросил её в угол. Крякнул, поёживаясь. Водка, похоже, на некоторое время отрезвляла его, будоражила тухнувшее сознание. Он заговорил, речь его опять обрела былую твёрдость, глаза загорелись:

      – Слушай, брат, тебя кто успел повидать здесь, кроме Бобра и Карима?

      – Я ж говорю, только приехал. Не знают, и не видел никто.

      – С кем приехал?

      – Друг привёз. С женой.

      – Женат, значит?

      – Ну.

      – Это Бог мне тебя послал! – Топорков хлопнул себя ручищей по бедру. – Другого выхода

5

Читать молитву (вор. жаргон) – читать Уголовный кодекс.

6

Вскрывать вены в знак протеста, голодать, пытаться повеситься (вор. жаргон).