Прощай, Атлантида. Владимир Шибаев

не сам выкатился за двери заведения.

      Но неожиданно на площадку у стойки выскочила неизвестная пухлая девица несколько расхристанного вида – похоже, неудачно пробиралась через толпу, – и отчаянно заявила:

      – Я тут была чужая.

      В пивной пошли смешки. Девица глянула на себя, еще более покраснела, приобретя вполне съедобный вид, и оправила сильно маловатый пиджачок:

      – Я зачем пришла?

      – Не стесняйся, раздевайся, – предложили из угла.

      – Правду сказать? – и был ответ из толпы. – Валяй!

      – За мужиком, – выкрикнула девица разъяренно.

      Прокатился по залу повальный хохот.

      – Да-да. Потому что нет его. Какой-нибудь еле видный ботаник. Какой-нибудь заторможенный географ, искатель Атлантид. Вот где ищи, – крикнула девица, выпятив грудь, – раз ты с дамой. Всегда в обществах один порядок.

      – А такую видала, – вдруг сосед Воробья выхватил откуда-то из-под ног своих огромную пилу "болгарку" и поднял над головой. – Такая тебя устроит?

      Весь зал зашелся в реве. Но ораторша спокойно продолжила:

      – А теперь я вижу, куда отдам свою силу. На ваше и наше благо, потому что от этих жарких слов в моем теле расцветают анемоны любви и бактерии радости. Потому что нет у девушки больше счастья отдаться под флагами революционному зуду.

      Тут случился опять дикий шум и неразбериха, а два средних школьника быстро смылись, потому что один, пошустрее, шепнул другому:

      – Слышь, Балабейко, ты чего замер? Тикаем отсюдова. Училка наша ботаник еще словит. Видишь, красная, как зверь.

      А тот пробормотал:

      – Споймает – не споймает, выше крыши все равно не рыгнешь. Верно, Тюхтяй? – и нехотя поплелся следом.

      В зале опустился смрад, и нечем стало дышать, потому что подвалила ранняя утренняя смена, загремели и запенились стекляшки, и молодой журналист последовал школьному примеру.

      На улице он увидел оттирающего камзол от грязи барабанщика и спросил:

      – А вирши вам кто подсунул?

      Плотный паренек в сандалях поднял на Воробья полные слез глаза:

      – Товарищ по партии одобрила, боевая подруга исполнительного секретаря. Она и лингвист тоже…Сам немножко написал, – смутился паренек.

      – Сейчас все лингвисты, – уныло подтвердил Воробей.

      Вышел он с собрания в препротивном духе, и ему захотелось домой, к семье, к добрым старым ласковым родителям-пенсионерам, в теплую комнату, где они наверняка сидят перед налитой ему тарелкой горохового супа и ждут. Но Воробей одернул себя, вспомнив напутствие декана, что у журналиста одна семья и одна любовница – газета. Ну, несколько любовниц, если одна не прокормит.

      – Хотите еще на митинг? – вдруг спросил журналист барабанщика.

      – Еще на один? – переспросил партиец. – Инструмент, вон, сломали. Ну, если вместе, пошли. Вы, что ли, тогда выступите?

      По дороге, в разговоре, Воробей узнал, что барабанщик в последний год очень увлекся, будучи выпускником местного университета по кафедре муниципального построения и районной политологии, как раз сине-зеленым движением.