Древние тюрки. Лев Гумилев

от степей и гор,

      Юрта прибрела ко мне на двор.

      Тень ее прекрасна под луной,

      А зимой она всегда со мной.

      Войлок против инея – стена,

      Не страшна и снега пелена,

      Там меха атласные лежат,

      Прикрывая струн певучих ряд.

      Там певец садится в стороне,

      Там плясунья пляшет при огне.

      В юрту мне милей войти, чем в дом,

      Пьяный – сплю на войлоке сухом.

      Очага багряные огни

      Весело сплетаются в тени,

      Угольки таят в себе жару,

      Точно орхидеи поутру;

      Медленно над сумраком пустым

      Тянется ночной священный дым,

      Тает тушь замерзшая, и вот

      Стих, как водопад весной, течет.

      Даже к пологу из орхидей

      Не увлечь из этих юрт людей.

      Тем, кто в шалашах из тростника,

      Мягкая зима и то горька.

      Юрте позавидует монах

      И школяр, запутанный в долгах.

      В юрте я приму моих гостей,

      Юрту сберегу я для детей.

      Князь свои дворцы покрыл резьбой, —

      Что они пред юртой голубой![63]

      Я вельможным княжеским родам

      Юрту за дворцы их не отдам.

      Китайский поэт описывает обыкновенное жилище, в каком мог жить кочевник среднего достатка. Ханская же юрта поразила воображение даже Менандра Протектора, придворного византийского императора, видавшего покои Влахернского дворца. Он описывает шатер с золотым троном, который был так легок, что его могла тащить одна лошадь; другой шатер – «испещренный шелковыми покровами», третий – где стояли позолоченные столбы и золотые павлины поддерживали ложе хана [112, с. 377–379]. Вся эта роскошь не могла до нас дойти; дерево и меха истлели, золото и серебро перелиты, оружие заржавело и превратилось в пыль. Но письменные источники пронесли сквозь века сведения о богатой и неповторимой культуре, и они заслуживают большего доверия, чем немногочисленные археологические находки.

      Положение женщин

      Пастушеское хозяйство, ведомое отдельной семьей, обычно предполагает патриархальные отношения [182, с. 156 и cл.], и, видимо, тюркюты не представляли исключения. Инициатива сватовства принадлежала мужчинам, и «по смерти отца, старших братьев и дядей по отцу женятся на мачехах, невестках и тетках» [30, т. I, с. 230; 234, vol. II, р. 334–335; 240, S. 42]. И это свидетельство подтверждается, так как после смерти Нили-хана его брат Поши-тегин унаследовал вместе с троном жену покойного – китайскую царевну Сянь-ши. Наследование жен у кочевых народов имело двойной смысл. Во-первых, в дом, точнее в юрту, приходила новая работница, а в тех условиях это было всегда полезно. Во-вторых, обычай предусматривал охрану прав вдовы, так как новый муж должен был заботиться о ней и защищать ее как свою жену. Весьма возможно, что брак не всегда был фактическим, но тем не менее вдова не оказывалась покинутой на произвол судьбы.

      Отношение к женщине было подчеркнуто почтительным, рыцарским. Сын, входя в юрту, кланялся сначала

63

Кöк-Кюйме [см.: 109, с. 9].