Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938-1945. Вильгельм Кейтель

рейха и Веймарской республики, у него не было политических симпатий и он не участвовал в политической деятельности; поэтому он не стал «нацистом», добавил он.

      С другой стороны, Кейтель признает, что, когда его спросили о стоимости программы перевооружения Германии, он «чуть не упал», когда узнал, что 1 сентября 1939 г., во время своей первой речи о войне, Гитлер оценил ее в 90 миллиардов рейхсмарок, тогда как фактически она никак не могла быть больше 30 – 40 миллиардов. Такие преувеличения и обманы были частью натуры этого «верховного вождя». Для Кейтеля Гитлер – как человек и как фюрер – всегда был загадкой. Самоубийство Гитлера в конце войны и его уклонение таким образом от единоличной ответственности, о которой он так страстно и резко заявлял во время споров с Кейтелем, было тем, что фельдмаршал не мог понять до конца. Но он не отказался от своей роли «оруженосца» Гитлера, даже несмотря на то что он должен был заплатить за свою верность собственной жизнью.

* * *

      Документы и письма, воспроизведенные в этой книге, взяты в основном из двух источников: во-первых, из переписки, содержащейся в документах его Нюрнбергского адвоката, д-ра Отто Нельте, и огромного количества писем, написанных женой фельдмаршала своей матери, отцу и свекру; письма воспроизведены с некоторыми купюрами, опущенные фрагменты отмечены точками. Во-вторых, использованы мемуары и воспоминания, написанные самим фельдмаршалом в тюремной камере в Нюрнберге, где он ожидал вынесения приговора и расстрела, составленные без доступа к каким-либо документам или материалам.

      Кейтель описывает тяжесть последних месяцев до суда и выполнения приговора в записках о своей жизни, в конце которых он указывает:

      «Условия, в которых мы живем здесь в течение пяти месяцев, сейчас [после возвращения в нюрнбергский Дворец правосудия] оставляют желать лучшего, поскольку я ничего не знаю о том, что происходит с моей страной и моей семьей, и, конечно, о том, что ждет меня самого. В последние два месяца нам разрешили писать письма и открытки, но мы не получили никаких ответов.

      Очевидно, все эти обстоятельства не могли не отразиться на моем здоровье, нервах и умонастроении. С мая [1945 г.] я потерял два стоуна[3] в весе, из которых один – за последние восемь недель пребывания здесь, в нюрнбергской тюрьме. Сейчас я уже не могу худеть больше.

      Я хорошо понимаю, что мы, солдаты, должны быть привлеченными к ответственности военным трибуналом союзников и что нас нужно держать врозь в заключении на время расследования, но я заметил, что то, что меня в моей камере лишили даже самых скромных предметов необходимости, – это гораздо тяжелее утомительных, как всем известно, допросов, на которых все свои показания – поскольку я нахожусь под присягой – я должен тщательно взвешивать.

      Я упоминаю только некоторые лишения. С 5.30 вечера или когда наступает темнота – которая теперь наступает значительно раньше, чем этот час, – можно только сидеть и размышлять в темноте, потому

3

Стоун – около 6,34 кг. (Примеч. пер.)