Планета битв. Сергей Волков

стена,

      Разревелась-раскачалась тишина.

      По чужим простым словам, как по рукам,

      По подставленным ногам – по головам.

      Хор продолжил:

      А в потресканном стакане старый чай,

      Не хватило для разлету старых дел.

      Фотографии – там звездочки и сны.

      Как же сделать, чтоб всем было хорошо-о-о…

      Ефросинья уже выводила следующий куплет:

      Все что было – все, что помнила сама,

      Смел котейка с подоконника хвостом.

      Приносили женихи коньячок,

      Объясняли женихи – что почем.

      Закончили песню девушки отчаянно:

      Кто под форточкой сидит – отгоняй.

      Ночью холод разогнался с Оби,

      Вспоминай почаще солнышко свое.

      То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит…

      – Откуда они такое знают? – спросил я у Лапина.

      – А чего? Народная наша. Почему спрашиваешь?

      – Это в конце Великого века написала Яна Дягилева. «Нюркина песня» называется. Я в темной зоне И-нета нашел, когда… Ну, неважно. В общем, была девушка такая. Пела – как дышала. Потом она… погибла, короче.

      – Дела-а… – протянул Прохор. – У нас лет десять назад с Новосиба три десятка семей переселились. Они эту песню с собой и принесли. Вона как бывает – песня человека на две с лишком сотни лет пережила, а?

      И тут же, спохватившись, кинулся, распахнул окошко и заорал в ночь:

      – Глафира! Как до Потеряйки дойдете, скажи Терентию, пусть арбалет возьмет да Фроську проводит! Слышишь, нет?

      Из темноты долетели два веселых голоса, прозвучавших практически одновременно:

      – Хорошо, дядька Прохор! – это, видимо, Глафира.

      – Ой, да не надо. Сама дойду! – это уже Ефросинья.

      Лапин, отдуваясь, уселся на лавку.

      – Она без матери. Отец день-деньской на руднике. Дальше всех живет, на отшибе. Там через лес тропа. Ну, и грызло шалит в последнее время. А девка хорошая, жалко, если чего случится.

      И помолчав, добавил:

      – Была б плохая – все одно жалко…

      – Что за грызло-то такое? – спросил я.

      – А-а, – махнул тяжелой рукой сибиряк. – Зверь местный, лесной, видом вроде кабана, только хищный. По повадкам на росомаху похож. На одинокого человека напасть может запросто. Надо облаву сделать, повыбить их. Пока вот так вот обходимся.

      Тем временем проворная хозяйка умудрилась накрыть на стол. Мы здорово проголодались, а от выпитого у Шерхеля вина у меня еще и разболелся желудок.

      – Ешьте, господа хорошие, не брезгуйте. У нас все просто, да сытно… – ворковала Прасковья Карповна, наливая в глубокие миски ароматную похлебку.

      – Ну, это… Пойду я. – Лапин махнул нам рукой. – Утром человека пришлю, проведет ко мне. Бывайте!

      – Это как так – пойду? – всплеснула руками хозяйка. – Это куда ты пойдешь, не жрамши? Свою будить ведь станешь. Пусть поспит, а ты, Проша, нут-ка не рядись, садись за стол. Давай, вот тебе ложка, вот и кружка. Счас я…

      И, подмигнув озорным глазом, Прасковья Карповна отворила