Последняя капля терпения. Кирилл Казанцев

где-то мельком видел лица этих звезд. Остальные члены группы негромко переговаривались и попивали из припасенного термоса кофе.

      – Друзья мои, – пафосно и неискренне восклицал режиссер, – вы только посмотрите, какая натура! Это же не декорации, а натуральное поместье восемнадцатого века. Еще не было Пушкина, Лермонтова, а здесь уже кипели шекспировские страсти. Вы должны это почувствовать. Я верю в вас...

      Ларин поверх газеты поглядывал в запыленное окно автобуса. От самых ворот кинематографический транспорт уже сопровождал джип с охраной Глотова. В перспективе старой липовой аллеи белело двухэтажное здание дворца князей Волконских с аллегорическими скульптурами по углам, широкой парадной лестницей и похожим на китайский фонарик бельведером на крыше. Сразу чувствовалось, что хозяин сказочно богат. Все досмотрено, подштукатурено, подкрашено. Газоны, цветники, кустарник – все содержалось в идеальном порядке.

      Автобус обогнул здание и оказался на территории, не доступной для любопытных взглядов туристов, проезжающих по шоссе. Встретить съемочную группу вышел сам хозяин – Глотов. Вживую Ларин видел его впервые. Но уже сложившееся по фотографиям и ориентировкам, предоставленным Дугиным, впечатление мало расходилось с оригиналом. Холеный мужчина шестидесяти лет благообразной внешности с удивительно бесцветными невыразительными глазами. Кинорежиссер картинно раскинул руки и бросился хозяину навстречу с объятьями.

      – Дорогой ты мой, Александр Филиппович, ну, выручил, ну, помог. Смотри, кого я с собой привез... – знаменитый режиссер принялся представлять актеров.

      Съемочная группа тем временем деловито выгружала аппаратуру. Вышел и Ларин – в руках он нес небольшой блестящий чемоданчик.

      – Да ладно тебе, Аркаша, – фамильярно проговорил политик, – как не помочь отечественному кинематографу. Вы же, деятели искусства, – лицо нашей страны.

      Охрана тем временем уже направляла киношников к объекту съемок – питомнику бойцовых собак, к которым испытывал особую слабость хозяин исторического имения.

      – Помнишь, – вещал режиссер Глобинов, – мы с тобой на съезде вашей партии говорили о бойцовых собаках?

      – Как же, помню. Ты меня еще самодуром назвал.

      – Ну, это так, к слову пришлось. А потом... ну, знаешь, как это бывает у нас, людей искусства, заклинило меня. Надо главную героиню для зрителя сделать понятной, показать, что она за человек. А в сценарии на этот счет – прокол.

      – Это ее? – Глотов покосился на дородную актрису.

      – Ее. Она по моему замыслу – хищная стерва. Но не станешь же зрителю это объяснять на словах. Надо через действие показать так, чтоб никто не сомневался. И вот, понимаешь, придумалась сцена. Гениальная, я тебе скажу. Она приводит мужчину, которого собирается охмурить, на собачьи бои. И все – ни одного слова в кадре. Только взгляды, визг собак, укусы. А она от этого тащится. Я так смонтирую, что по-другому не увидишь. В собачьем бою будет и страсть, и секс, и все то, о чем подумают герои.