Дуэт для одиночества. Алена Жукова

вести себя тише. Cо смертью Матвея Семеновича нарушилась относительная гармония семейных отношений. Два визгливых сопрано абсолютно заглушили одинокий баритон, и Паша решил, что будет помалкивать до отъезда, а вот когда семья окажется за пределами родины, произнесет громко и отчетливо: «А не пошли бы вы, дорогие мои девушки, на хер».

      Израильский вызов от дяди Левы, родного брата Матвея Семеновича, уже пришел. Предстояло оформление документов, а это означало потерю работы, вступление в полосу отчуждения, бумажной волокиты и унижений. Решили, что правильнее будет, если начнут все это после выпускных и вступительных экзаменов, чтобы ученикам не навредить. Но Паше казалось, что все вокруг все знают. Соседка по лестничной площадке заходила к теще за луковицей и подозрительно долго рассматривала их стеллажи в прихожей, даже замеряла пальцами расстояние до стены. Паше это очень не понравилось. У него состоялся суровый разговор с тещей, в процессе которого она всплескивала ручками, охала и брызгала на Пашу слюной: «Да как ты мог подумать! Да никому я не говорила! Что я, дура, что ли…» Относительно последнего Паша не сомневался – Нина Антоновна казалась ему воплощением глупости.

      – Ну и что, если узнают, – пожимала плечами Муся, – пусть подавятся, мы больше не намерены жить в коммунистической тюрьме и пропагандировать принципы соцреализма в музыке.

      Паша зверел:

      – Меня от учеников отстранят! Тебе, конечно, на всех наплевать, весь твой струнный квартет, ой, ошибся, без тебя уже трио, наяривает «Хаву Нагилу» в каком-нибудь тель-авивском кабаке. А я должен детей перед поступлением бросить! Да одна Лизка чего стоит, как ее подставить? Анисов, думаешь, простит? Да никогда! Он в партии с черт знает какого года и меня в аспирантуру тащил, закрыв глаза на израильскую родню. А если узнают, первое, что сделают, – на учениках отыграются, вот увидишь.

      – Чего ты орешь, можно подумать, что судьба твоей Целикович важнее нашей! Мы время тянем, а в любой момент может дверца захлопнуться, опять выпускать не будут, что тогда?

      – Тут жить будем, музыку играть, писать и преподавать. Страна меняется, может, с этой перестройкой все будет не так, как раньше. Ты послушай, что говорят, хоть одним глазом в телевизор загляни. Неужели не видишь?

      – Значит, ты ехать не хочешь? – Муся, прищурив глаз, смотрела на мужа, не скрывая злобы и презрения.

      Паша замолчал. На самом деле он хотел уехать. Хотел, сколько себя помнил. А помнил с момента нестерпимого голода по ночам, наступавшего после детдомовских ужинов, съеденных быстро, пока старшие не отобрали, а то и не съеденных совсем, если замешкался. Гораздо позднее он понял, что принцип дедовщины – это закон пролетарского государства, единственный и непоколебимый. Если не прогибаешься, будь добр, получи на всю катушку. Хочешь защитить себя, свое достоинство – молодец, получи еще больнее. Его родители перед началом войны были сосланы в Воркутинский лагерь, а через несколько лет