Коронованная распутница. Елена Арсеньева

барыня, нет ли среди прислужниц или знакомых твоих черноволосых девок или баб?

      – Как не быть! – усмехнулась Катерина. – Я и сама черная.

      – Быть того не может! – недоверчиво пробормотала бабка. – А я вот гляжу на тебя духовными очьми и вижу, что светлые у тебя волосы должны быть. Глаза – темные, как угольки, а волосы – светлые.

      Катерина так и поперхнулась. А ведь и впрямь, когда-то у нее были светлые волосы, и сколько же мужчин сходили из-за них с ума… Давным-давно, еще в ту пору, когда звалась Катерина совсем даже не Катериной, а Мартой…

      Ах, сколько лет минуло с тех пор! Марта изменила и имя, и цвет волос…

      Уже давненько она красила их в черный цвет персидской басмой. Хотелось казаться ярче, да и раннюю седину, от которой ее светлые кудри приобрели цвет пожухлой соломы, надо же было как-то закрашивать. Но узнать об этом старуха никак не могла! И уж тем паче это невозможно было распознать в той темнотище, что царила вокруг.

      Нет, и впрямь бабка из тех, что все насквозь видят! Вот повезло!

      – Были светлые, – согласилась Катерина. – А теперь красы ради я их затемнила. Но не обо мне речь. Значит, спрашиваешь, есть ли близ меня девки чернявые? Есть! Не больно много, только две. Было три, но одна уж лет пять как с головой рассталась.

      – Свят-свят-свят, – пробормотала старуха. – Ишь ты, с головой… Казнили ее, что ли, смертию?

      – Казнили, – вздохнула Катерина.

      – А схоронили небось необрядно? Не на кладбище?

      Катерина вздохнула еще тяжелее:

      – Ты, бабушка, точно с неба упала. Да кто ж хоронит государственных преступников?! Кинули бедолагу в жальник[1] какой-то – вот и весь сказ. А голову и вовсе в скляницу со спиртом положили да в Кунсткамеру снесли.

      Старуха помолчала, потом сказала нерешительно:

      – Что-то такое ты говоришь, никак в толк не возьму. Неужто бедолагу без головы и схоронили?!

      – Да вот… – тяжело вздохнула Катерина. – Она была писаной красавицей, девка та, вот государь и порешил ее красоту сохранить навеки. Чтобы и через сто лет можно было поглядеть на нее и сказать с восхищением: «Вот, мол, какая она была, девка Марья Гаментова!»

      – И-эх, – пробормотала старуха, – глумцы, кощунники! Что творят, что делают! Это ж сущее злобесие! А еще нас, вещих женок да знахарей, называют дьявольскими приспешниками! Сами-то каковы!

      – Ты, бабка, не заговаривайся, – строго сказала Катерина. – Кого поносишь? Самого императора! Какова бы ни была его воля, не тебе спорить с ней. Ты лучше про сон мой дальше рассказывай.

      – Изволь, – поспешно согласилась, очевидно, струхнувшая старуха. – Как, говоришь, девку сию злосчастную звали?

      – Марьей Гаментовой.

      – Марьей Гаментовой… – задумчиво повторила бабка. – И она, значит, была черная… черная, как те змеи, что тебе снились… Так вот что я тебе скажу: ищи злоумышленниц средь тех, кто черен волосом!

      Катерина несколько опешила:

      – А…

1

Жальник, или божедомки, – общая придорожная могила, куда сваливали тела умерших бродяг или казненных преступников.