Имя свое (Правительница Софья Алексеевна). Елена Арсеньева

не помер бы в одночасье государь Алексей Михайлович, не оставил бы он после себя непутевого, нездорового, неумного сына Федора, который никоим образом не мог быть строгим оком царству своему и за коим самим был нужен глаз да глаз, – может статься, и судьба Софьи сложилась бы иначе…

      Недолгое свое царствование Федор Алексеевич (только шесть лет пробыл он на престоле) почти все провел в постели. Воссевший на престол пятнадцатилетний юноша, более напоминающий слабого мальчика, беспрестанно цеплялся за руку своего воспитателя Симеона Полоцкого. Полоцкий был также и учителем Сильвестра Медведева – благодаря этому знакомству Сильвестр и попал во дворец. Могучий духом и телом наставник, чудилось, вселял в своего воспитанника новые жизненные силы, а его причудливый взгляд на мир безмерно веселил и ободрял Федора. Симеон представлял себе мир в виде книги, а составные части этого мира – как листами этой книги, строками, словами, литерами:

      Мир сей преукрашенный – книга есть велика,

      кою словом написал всяческих владыка.

      Пять листов препространных в ней ся обретают

      и чудные письмена в себе заключают.

      Первый лист есть небо, на нем же – светила,

      Их, словно письмена, Божия крепость положила.

      Вторый лист – огнь стихийный под небом высоко,

      в нем сего писания силу да зрит око.

      Третий лист преширокий аер[4] мощный звати,

      на нем дождь, снег, облаки и птицы читати.

      Четвертый лист – сонм водный в ней ся обретает,

      в том животных множество обитает.

      Последний лист есть земля с древесы, с травами,

      с птицами и с животными, словно с письменами…

      Когда в палатах государевых гремел мощный глас Симеона Полоцкого, Федор оживал, Сильвестр трепетал от восторга, а ближние царевы бояре испуганно взирали из-под своих тафей[5] на разошедшегося архиерея, чая одного: оказаться от него как можно дальше. И только царевна Софья желала быть к Симеону как можно ближе. Она, словно растение, лишенное воды, впитывала каждое его слово, восхищалась причудливостью его словес, так отличающихся от привычных, коими изъяснялся дворец, замирала от остроты его мыслей. И ей совершенно наплевать было на то, какими глазами глядят на нее бояре, приверженцы теремных нравов. Девятнадцатилетняя девица, которой место за пяльцами, явилась в общество мужчин, среди которых есть и неженатые, сидит с ними… И ладно бы молчала – осмеливается слово поперек молвить… Да еще и не одно! Стрекочет, что сорока, – и не уймешь ее!

      Между прочим, Сильвестр знал, что Софья – великая мастерица вышивать. Ковер ее работы лежал в покоях покойного царя, который восхищался искусством дочери. А что касается ее «сорочьего стрекота», то ни одного слова не было ею молвлено зря – каждое изобличало глубокий, самостоятельный ум и не просто жажду знаний – ненасытимую алчность их.

      Когда Сильвестр смотрел на Софью, ему чудилось, он зрит

4

То есть воздух.

5

Тафья – высокая боярская шапка из дорогого меха.