Холод черемухи. Ирина Муравьева

очки, а другую прикладывая к печным изразцам. – Никак не согреюсь.

      – У вас холодные глаза, Оня, – низко и значительно произнёс Николай Михайлович. – От ваших глаз мне становится холодно.

      – Не называйте меня Оней! – яростно прошипела Одетта Алексеевна. – У вас давным-давно нет на это никакого права!

      – Привычка, – усмехнулся он. – Простите, не буду.

      – Как вы легко согласились! – вспыхнула она. – Как вам это всё безразлично!

      – Что – всё? – прищурился он.

      – Всё, – прошептала Одетта Алексеевна, и слёзы полились по её лицу. – Всё!

      – Ну, будет тебе, – устало сказал Николай Михайлович и большой, красиво вылепленной ладонью погладил её по щеке. – У нас был красивый чудесный роман, от которого остались великолепные воспоминания. Что Бога гневить? Ты, слава Богу, не одна, мальчик этот, говорят, тебя обожает, денег хватает. Вот школу открыла. На что тебе жаловаться?

      – Николенька, – всхлипнула Одетта Алексеевна и, схватив его руку, вдруг поцеловала её. – Всё верно, что вы говорите, и всё неверно! Отчего же так душа болит, если всё хорошо? Я сегодня тебя чуть не ударила. Ей-богу, еле сдержалась, когда ты эту девицу так и раздел глазами! Ах, как ты подло устроен, как низко! Ну, признайся – ведь ты её уже из своих лап не выпустишь? Я, кстати, не знаю – теперь-то у тебя кто? Свято место пусто не бывает.

      – Да никого… – отмахнулся Николай Михайлович. – Всё то же: сначала пылаю, а день, два и – пусто. Сглазили меня, Оня.

      Одетта Алексеевна прижалась виском к его плечу и всхлипнула.

      – Вот ты всё – театр, театр, новые формы… А я с тобой такому театру научилась!

      – Иронии, Оня, побольше иронии! – весело оборвал её Николай Михайлович и осторожно высвободил своё плечо. – Пока люди не научатся пародировать самих себя, они так и будут несчастны. А вся наша жизнь – буффонада!

      – Я никогда этого не пойму! – прошептала Одетта Алексеевна, закрыв глаза. – Почему же буффонада? Ведь если есть боль, если смерть? Что уж тут пародировать?

      – Давай заключим с тобой, Оня, пари. На эту девицу. Ну, как её? Зандер? Ты утверждаешь, что красивая молодая женщина непременно должна глубоко переживать свои любовные отношения, платить, так сказать, сполна, так? А я тебе докажу, что если правильно повести дело, то и самая чувствительная из этих совсем ещё юных и свежих цыпляток сумеет, воспользовавшись тем запасом здорового цинизма, который есть в каждом из нас, пережить любой, самый бурный, роман как театральный спектакль.

      – Но только не Зандер! – перебила его Одетта Алексеевна. – Там бешеный норов!

      – Тем лучше, тем лучше, – присвистнул Николай Михайлович. – На что мы поспорим?

      Одетта Алексеевна прищурила свои холодные близорукие глаза:

      – На что? На «Абрау Дюрсо»! Ведь вы за здоровый цинизм?

      – Да где же я шампанского раздобуду в военное время? Ты меня, Оня, просто под монастырь подводишь!

      – Зачем вам шампанское? Ведь вы же уверены, что не проиграете? – насмешливо спросила