О страстях и пороках (сборник). Михаил Булгаков

Потом подумала и добавила: – Я простить себе не могу, что приготовила вам тогда вторую склянку.

      – Да что я, морфинист, что ли?

      – Да, вы становитесь морфинистом.

      – Так вы не пойдете?

      – Нет.

      Тут я впервые обнаружил в себе неприятную способность злиться и, главное, кричать на людей, когда я не прав.

      Впрочем, это не сразу. Пошел в спальню. Посмотрел. На донышке склянки чуть плескалось. Набрал в шприц – оказалось четверть шприца. Швырнул шприц, чуть не разбил его и сам задрожал. Бережно поднял, осмотрел – ни одной трещинки. Просидел в спальне около двадцати минут. Выхожу – ее нет.

      Ушла.

      Представьте себе, не вытерпел, пошел к ней. Постучал в ее флигеле в освещенное окно. Она вышла, закутавшись в платок, на крылечко. Ночь тихая, тихая. Снег рыхл. Где-то далеко в небе тянет весной.

      – Анна Кирилловна, будьте добры, дайте мне ключи от аптеки.

      Она шепнула:

      – Не дам.

      – Товарищ, будьте добры, дайте мне ключи от аптеки. Я говорю вам как врач.

      Вижу в сумраке, ее лицо изменилось, очень побелело, а глаза углубились, провалились, почернели. И она ответила голосом, от которого у меня в душе шелохнулась жалость. Но тут же злость опять наплыла на меня.

      Она:

      – Зачем, зачем вы так говорите? Ах, Сергей Васильевич, я – жалеючи вас.

      И тут высвободила руки из-под платка, и я вижу, что ключи у нее в руках. Значит, она вышла ко мне и захватила их.

      Я (грубо):

      – Дайте ключи!

      И вырвал их из ее рук.

      И пошел к белеющему корпусу больницы по гнилым, прыгающим мосткам.

      В душе у меня ярость шипела, и прежде всего потому, что я ровным счетом понятия никакого не имею о том, как готовить раствор морфия для подкожного впрыскивания. Я врач, а не фельдшерица!

      Шел и трясся.

      И слышу, сзади меня, как верная собака, пошла она. И нежность взмыла во мне, но я задушил ее. Повернулся и, оскалившись, говорю:

      – Сделаете или нет?

      И она взмахнула рукою, как обреченная, «все равно, мол», и тихо ответила:

      – Давайте, сделаю…

      …Через час я был в нормальном состоянии. Конечно, я попросил у нее извинения за бессмысленную грубость. Сам не знаю, как это со мной произошло. Раньше я был вежливым человеком.

      Она отнеслась к моему извинению странно. Опустилась на колени, прижалась к моим рукам и говорит:

      – Я не сержусь на вас. Нет. Я теперь уже знаю, что вы пропали. Уж знаю. И себя я проклинаю за то, что я тогда сделала вам впрыскивание.

      Я успокоил ее как мог, уверив, что она здесь ровно ни при чем, что я сам отвечаю за свои поступки. Обещал ей, что с завтрашнего дня начну серьезно отвыкать, уменьшая дозу.

      – Сколько вы сейчас впрыснули?

      – Вздор. Три шприца однопроцентного раствора.

      Она сжала голову и замолчала.

      – Да не волнуйтесь вы!

      …В сущности говоря, мне понятно ее беспокойство. Действительно, Morphinum hidro– chloricum грозная штука. Привычка к нему создается очень быстро. Но маленькая привычка ведь не есть морфинизм?..

      …По правде говоря, эта женщина единственный верный, настоящий мой человек. И, в сущности, она и должна