Холодные сердца. Алексей Наст

словно партизан на допросе, когда он проникал в нее и приносил наслаждение… Нет, реально приносил наслаждение – он знал это. Он чувствовал, как она под ним тихонько кончала с ворчанием, мерзкая шлюха, а здесь рычала, словно спаривалась с богом плотской любви, как там его… А, наплевать… Она стонала под другим мужиком, и это все объясняло!

      От ударов сердца заложило уши. К чему такое волнение? Он спокоен, совершенно спокоен! Ничего не происходит, что его может задеть…

      Он осторожно заглянул в зашторенное окно. Сквозь щель между клетчатыми шторками была видна широченная кровать, застеленная белым в цветочек покрывалом, обнаженная Анна, потная и расслабленная, и кабан Кожин, похожий на крупного самца гориллы. Было удивительно видеть Анну под другим мужчиной, всаживающим в нее свой член, сжимающим своими толстыми короткими пальцами ее полные груди с торчащими от истомы сосками. Кожин блестел от пота и работал медленно, с остановками.

      Дверь в комнату была открыта. Бардаков заметил в дверном проеме Станислава. Тот не был смущен, застав отца, покрывающего чужую жену. Кожин тоже заметил сына, тоже не смутился, но прекратил соитие, поднялся. Он что-то коротко сказал Анне, хлопнув ладонью по бедру. Она с прикрытыми от неги глазами повернулась на живот. Кожин взял ее за ноги и стянул до половины кровати, поставив коленями на пол. Она полулежала, блаженно улыбаясь, предоставив свои сокровенные места для дальнейшего.

      Кожин возобновил медленные, ритмичные движения, опять до ушей Артема Петровича дошли знакомые звуки из сна:

      – Шлеп, шлеп… Чавк, чавк…

      Дальнейшее Бардакова изумило и заставило озадаченным уйти обратно к своим удочкам. Кожин-младший, все это время наблюдавший за отцом с одобрительной улыбкой, вдруг бесшумно снял джинсы и плавки и пробрался к отцу. Тот извлек свой бивень, и туда тут же внедрился член Станислава. Анна застонала, понимая происходящее, но делая вид, что не замечает подмены. Кожин-старший, вытирая полотенцем потные лицо, шею и поясницу, пошел прочь, а Станислав продолжил азартно вбивать свой клин. Это была фирменная шутка Кожиных…

      Бардаков сидел на берегу озера, словно в оцепенении. Увиденное его потрясло, он даже подумал, что никогда не любил Анну. И еще его поразило собственное равнодушие к происходящему в домике. Его жену обихаживали два самца, а он смолчал, ушел тихо, боясь, чтобы его услышали… Это было что-то немыслимое! Он же считал себя самым крутым, богатым и неприкасаемым, а оказывается, можно спокойно иметь его жену, спокойно выталкивать его из бизнеса, требуя неописуемой мзды, словно монголо-татары с обессиленной Руси… Как же жить тогда здесь? Как?

      Вернулся веселый и бодрый Кожин.

      Ему было наплевать, в каком Артем состоянии. Он с ходу плюхнулся рядом с ним на землю, поправил удочки, улыбаясь, сильно приобнял его одной рукой, словно был изрядно подшофе, и подергал:

      – Э, Артем Петрович, бросай ты эту рыбалку! Не тот день сегодня! Жить надо! Жить!

      Он запросто затормошил Артема, словно они были на короткой ноге, и тут же,