Агент сыскной полиции. Ирина Мельникова

у всех была одна – в жалкую каморку с тремя-четырьмя убогими кроватями, разделенными ситцевыми занавесками. Но дело редко доходило до постели. «Пропащие, но милые создания» сбывали свою добычу в руки котов, которые следовали за ними по пятам до условного места. Здесь жертва расставалась с последними иллюзиями, хорошо, если не с жизнью, а коты уходили в темноту с чувством исполненного долга и пожитками очередного любителя плотских утех…

      – В кузницы нам соваться нечего! Судя по всему, Мозалевский не из портяночников. Если захочет отлежаться, то найдет себе девку поприличнее.

      Тартищев вышел из экипажа, окинул взглядом прибывших с ним на нескольких пролетках и телегах агентов, местного околоточного Грибанова, дюжину городовых и приказал:

      – Квартал окружить! Смотреть, чтобы из окон не сигали! Особое внимание тем, кто вздумает вдруг по крышам уходить! Всякая рвань коричневая мне ни к чему, тем более болдохи[24] или зеленые ноги.[25] Ищите человека, похожего на Мозалевского.

      Ночная жизнь шла своим чередом, а обитатели Хлудовки, пока не подозревавшие о внеочередной облаве, продолжали веселиться на всю катушку: то и дело открывающиеся двери кабаков и те, что под красным фонарем, выпускали на волю дребезжащие звуки разбитого фортепиано, визгливой скрипки, отменную ругань или разудалые пьяные песни. Агенты и городовые оцепили квартал, и Хлудовка моментально притихла, почувствовав неладное.

      – Двадцать шесть![26] – И раздалась в ночи почти соловьиная трель полицейского свистка.

      – Двадцать шесть! – И отворились вдруг окна, и выпрыгнули из них прямо в объятия сыскарей самые нетерпеливые, а значит, и самые интересные для полиции обитатели Хлудовки.

      По железной крыше загрохотали сапоги. Тартищев кивнул Алексею:

      – Каторга отрывается. – И крикнул снизу в темноту: – Эй, болдохи, никого не возьму. Поговорить надо!

      – Чего ж тогда сусло[27] свое привел? – справился сверху чей-то голос.

      – А чтоб было кому рожу тебе начистить, Червивый! – почти нежно ответил ему Тартищев. – Кому я велел в город больше не соваться? Где хочешь пропадай, а здесь не шатайся… Второй побег с каторги… Ты меня знаешь, если возьму, сгниешь на рудниках!

      – Да я уйду… – оправдывался Червивый, – отлежусь пару дней и на Москву рвану… Чево я тут забыл?..

      – Спускайся вниз! – приказал Тартищев. – Разговор есть…

      И здоровенный детина с выбритой наполовину головой вышел покорно из темноты и остановился, не доходя до Тартищева пару шагов:

      – Чевой-то?

      – Ближе подойди, рожа арестантская! – Тартищев поднес к его носу увесистый кулак. – Ты мой кулак знаешь, Червивый! Говори, кто вперед тебя в окно сиганул? Крапива? А ну отвечай!

      Червивый покосился на кулак начальника сыскной полиции, но промолчал.

      – Кто? Я тебя спрашиваю или нет? Крапива,

24

Завсегдатаи притонов, ночлежек.

25

Беглые с каторги.

26

Сигнал об опасности, все равно что «Полундра!» для моряка.

27

Кличка, произошедшая от аббревиатуры СУС – Североеланский уголовный сыск. Ср.: МУР – Московский уголовный розыск – «мусора».