Тайны Иссык-Куля. В. В. Кадыров

не места не хватило для продолжения» или «есть другие календари майя с последующими за 21 декабря датами», народом не принимались. Всем хотелось «страшного и ужасного» конца. Вспоминали, что цивилизация вконец испортила экологию Земли, что планета не может прокормить все увеличивающееся человечество, ожидали падения астероида, тотального извержения вулканов, всемирного потопа, чего угодно, только не мирного исхода дня 21 декабря 2012 года.

      У нас, в Кыргызстане, «конец света» наступил до этой пугающей даты. Казахи отключили газ, а старые электрические сети не выдержали возросшей нагрузки. За окном минус двадцать, а в квартирах ни газа, ни света, впору запасаться кизяком, как советовал нам последний из сбежавших президентов.

      Я просматривал рукопись Черкасова «Охота в наскальных изображениях Северной Киргизии». В ней было четырнадцать глав, посвященных разным видам охоты, изображенным на петроглифах, найденных и изученных Николаем Дмитриевичем и его учениками. Например, «Охота из лука», «Охота с загоном», «Травля собаками», «Капканы» и другие. Мое внимание сразу привлекли две темы: «Ящероподобные охотники» и «Охота с бумерангами». Я встречал подобные изображения на камнях, но предполагал, что на них показан зверь, возможно, барс или тигр в прыжке на дичь. Черкасов датировал их неолитом и видел в них рисунок охотника в шкуре, маскирующегося под зверя. Упоминание о бумерангах вызвало у меня удивление: «Неужели у нас в древности тоже были бумеранги?! Ведь ими как орудием для охоты пользовались, кажется, только аборигены Австралии». Просмотрев литературу, я понял, что бумеранг – одно из самых древних видов оружия. Он был распространен и в Азии, и в Европе, и в Африке, и в Америке. Он исчез с изобретением лука как более мощного и точного оружия. В Австралии же аборигены так и не узнали, что такое лук.

      Вчитываясь в описания многофигурных петроглифов, я поражался могучему воображению Черкасова. Там, где я видел лишь фигуры животных и людей, Николай Дмитриевич различал мужчин и женщин, принадлежащих к разным тотемным группам или фратриям, зверей-манщиков и зверей-добычу. Он описывал то, что происходит на рисунке, и петроглиф оживал. Бежали преследуемые звери, попадая в силки или в расставленные сети. Яростно лаяли собаки, загоняя дичь. Натягивали луки охотники, целясь в жертву. Совершали ритуальные танцы удачливые охотники и охотницы в знак благодарности своим тотемам за помощь в охоте. Начинал появляться смысл в запутанных, непонятных изображениях. Представляю, какое это было наслаждение и восторг для детей – слушать рассказы любимого учителя, с гордостью показывать ему свои находки! Неудивительно, что многие пошли по его стопам, стали историками. Он сумел заразить их своей страстью к познанию прошлого. Оно было для Черкасова живым. Видимо, Николай Дмитриевич обладал уникальным чутьем художника и мог видеть первоначальный замысел древнего мастера, создававшего картины на камне.

      С какими-то утверждениями Черкасова я готов был поспорить, что-то казалось мне не очень убедительным. Но его рукопись открыла мне глаза: петроглифы были посланиями из далекого прошлого человечества, столько времени ожидавшими своего часа. Вспомнились слова Евгении Нюхтиной, ученицы Черкасова: «Он учил нас думать!» Теперь я понял смысл ее слов. Труд Николая Дмитриевича дает лишь начало творческому пути читателя. Он снимает пелену с глаз и заставляет по-новому посмотреть на «каменные писаницы», помогает постичь их глубинную тайну.

      По нескольку раз просматривая рисунки петроглифов, я удивлялся, почему раньше не мог сам разглядеть то, о чем мне поведал Учитель. Как я жалел о том, что сейчас зима и я не могу поехать в Орнёк и другими глазами посмотреть на наскальные рисунки. Я чувствовал, что мне откроется новый мир, доселе невиданный мной.

      Но в рукописи нигде не упоминалось о таинственных петроглифах, зарисовки которых я видел у художника Горового и которые я безуспешно искал все лето. Неужели они плод воображения Черкасова?! Я вспомнил слова Радия: «Все, что есть на кальках, есть или было в действительности. Николай Дмитриевич ничего не выдумывал!» Тут же передо мной возникли образы ученых-археологов, занимавшихся изучением петроглифов. Они с досадой говорили: «Он же фантазер! Это мистификация чистой воды! Черкасов сошел с ума!» Я представил себе их надменно-презрительные лица и ядовитые замечания: «Это работа не ученого, а дилетанта! Выдумал – бумеранги в Азии!» Возможно, написанное Черкасовым отличалось от научной монографии настоящего ученого. Вероятно, Николай Дмитриевич должен был писать более осторожно и расплывчато. Не утверждать, а предполагать, допускать, строить догадки, писать с оглядкой. Но Черкасов был совершенно другого склада ученый. Подобно Циолковскому, Вернадскому, Ефремову, он мог силой ума и воображения создавать целые миры, видеть то, что сокрыто от глаз. Огромный архив, оставленный им, – свидетельство титанического многолетнего труда. Сотни километров пройденных дорог, тысячи найденных наскальных изображений, десятки часов упорного копирования их на кальку, дни и месяцы изучения, горы прочитанных книг. Все ли современные ученые могут похвастаться тем же? Во мне поднялась волна протеста. Работа Черкасова не должна пропасть