Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви. Саймон Себаг-Монтефиоре

Царскосельском парке, а Алексей Орлов получил титул графа Чесменского. Это была самая впечатляющая череда военных триумфов России со времён Полтавской битвы. Слава Екатерины гремела повсюду, особенно в Европе: даже Вольтер, расхворавшийся у себя в Ферне, вскочил от радости и готов был запеть при мысли о гибели стольких неверных [31].

      В этот год, богатый победами русской армии, Потёмкин тоже снискал себе славу и решил, что пора извлечь выгоду из успехов. Когда в ноябре 1770 года военные операции были приостановлены, он попросил Румянцева отпустить его в Петербург. Уж не понадеялся ли он, что Екатерина примет его с распростёртыми объятиями? Позднее недоброжелатели Потёмкина заявляли, что Румянцев был рад от него избавиться. Но на самом деле командующий высоко ценил ум и воинские добродетели Потёмкина и дал добро на поездку, наказав ему защищать свои интересы и интересы армии. Его письма своему протеже были проникнуты отеческим духом, а письма Потёмкина к нему – сыновним.

      Потёмкин вернулся в Санкт-Петербург с репутацией героя войны и блестящей рекомендацией Румянцева: «…он во всех местах, где мы ведем войну, с примечаниями обращался и в состоянии подать объяснения относительно до нашего положения и обстоятельств сего края, преклонили меня при настоящем конце кампании отпустить его в С.-Петербург во удовольство его просьбы, чтобы пасть к освящённым стопам Вашего Императорского Величества» [32].

      Императрица, ликуя после Кагульской и Чесменской побед, приняла его тепло: из придворного журнала мы узнаём, что за время недолгого пребывания Потёмкина в столице его одиннадцать раз приглашали на императорские обеды [33]. Есть легенда, что также имела место частная аудиенция, во время которой Потёмкин был не в силах сдержать страстного порыва и бросился на колени. Они условились вести переписку, вероятно, через екатерининского библиотекаря Петрова и доверенного камергера Ивана Перфильевича Елагина – ценных союзников в ближнем окружении императрицы. Нам почти ничего не известно о том, что именно произошло за закрытыми дверями, но похоже, что обоих охватило в предчувствие чего-то неясного, что позже станет весьма серьёзным[24]. Возможно, в отношениях Екатерины и Орлова в тот момент уже возникла трещина, но влияние братьев Орловых при дворе усилилось благодаря графу Алексею Орлову-Чесменскому. Ещё не пришёл срок Потёмкину заменить Григория Орлова, но тем не менее его поездка прошла не зря [34].

      Григорий Орлов не мог не заметить, как радушно был принят Потёмкин, и сделал всё, чтобы тот вернулся на фронт. Потёмкин уехал в конце февраля с письмом от Орлова к Румянцеву: фаворит давал Потёмкину достойную рекомендацию и поручал командующему быть его «учителем и наставником». Это был вежливый способ указать младшему сопернику на его место, но в то же время такое письмо означает, что петербургская поездка прибавила Потёмкину веса при дворе. Он был особо отмечен [35].

      Не прошло и нескольких недель, как на фронте

24

В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.