Крылатые качели. Максим Саблин

были деревянные плоскодонки прошлого века.

      Мама Миловидовой заколотила ложкой по тарелке, призывая всех к ужину.

      22

      Друзья и подруги, рассевшись в разных позах на бревнышки вокруг костра, ели уху. Слышалось, как Петр елозил ложкой по донышку железной тарелки. Круг света позади спин обрывался, и все казалось черным. На небе, куда улетали огоньки из костра, высыпали звезды. Стало свежо. Лица людей от пламени казались желтыми.

      Ребров съел пересоленный суп, имевший вкус Баренцева моря, и ушел в палатку переодеться. Надев выцветшую до желтизны штормовку, он вернулся за Анной и застал у костра концовку спора, начавшегося несколько минут назад из-за невинного замечания Федора о пересоленном супе.

      – Ради благих целей человек должен уметь принимать тяжелые решения, даже зная, что его не поймут, осудят и будут ненавидеть! – сказал Богомолов, только что ощутивший на себе непонимание, осуждение и ненависть. Сам он тоже измучился, но изображал блаженство. – Президент, принимая решения, исходит из государственного интереса, непонятного большинству ввиду ограниченности видения. И что? Отказаться от нужных решений?

      – Никакой государственный интерес не оправдает пересоленного супа! – сказал с кислым видом Мягков, стряхивая в костер остатки ухи. – Все просто! Что неприятно тебе, не делай своему ближнему.

      Все остальное – комментарии к этой мысли.

      – А если ты ошибешься в своем государственном интересе, Петька, как ошибся с супом? – вмешался Миловидов, занятый тем, что разбавлял суп горячей водой. – Предашь друзей и ошибешься? Или не ошибешься, но победа будет Пиррова? Вся твоя политика – чушь, если погибают люди.

      Петька продолжал спорить, а Федор осмотрелся. Пелагея с Беллой, поднеся ладошки к огню, грелись. Гриб, сморщив лицо, пил водку из железной фляжки. В те времена он уже много пил, но никто не обращал на это внимания. В темноте у дальней палатки Федор увидел Анну. Перешагнув несколько бревен, он подошел к ней.

      Миловидова стояла к нему спиной, держа стопку железных тарелок, и говорила со своей мамой. В который раз он заметил, как дочь похожа на мать. Мама ее была тоже стройная, черноволосая, зеленоглазая, только чуть полноватая в лице. Они одинаково улыбались, похожим языком говорили и были очень милы. Мама ее, заметив Федора раньше, поспешно сказала, что сделает все сама, и с тревогой остановила на нем взгляд. Анна, с каким-то страхом в лице, резко обернулась. Почему-то все почувствовали, что он сделает предложение.

      – А ты что думаешь, Федор? – вдруг донесся от костра голос Миловидова, возвращая его к разговору.

      Федор с облегчением, что ему дана отсрочка, обернулся и увидел, что альпинист понимает все и улыбается. Ребров задумался, поглядев на костер. Он и всегда медленно думал, а от волнения совсем перестал соображать.

      – Я как Ходжа Насреддин из того анекдота, – произнес он, когда все уже посчитали, что он промолчит, и принялись заниматься своими делами. –