Девушка с Легар-стрит. Карен Уайт

головой. – Джек узнал правду позже, лишь после того, как она умерла. Что трагичнее всего. – Мать пристально посмотрела на меня. – Неудивительно, что его тянет к Ребекке. – Она похлопала меня по руке. – Но не переживай, Мелли. Я уверена: то, что он ищет в Ребекке, больше похоже на желание забыть Эмили, нежели на серьезные отношения. У него не было возможности попрощаться с ней, и Ребекка теперь дает ему такой шанс. Как своего рода суррогат.

      Я отстранилась:

      – Лично мне все равно, мама. Знай ты меня лучше, ты бы поняла, что мы с Джеком совершенно не подходим друг другу. Нас не связывают никакие отношения, даже если ты хотела бы их так назвать. Вернее, они чисто деловые. И как только он закончит свою книгу и ему больше не придется бывать в моем доме, я сомневаюсь, что когда-нибудь увижу его снова.

      Игнорируя сомнение в ее взгляде, я схватила раму обеими руками.

      – Будь добра, открой мне дверь, хочу спустить это вниз, чтобы осмотреть в лучшем свете. Кстати, Джеку тоже было бы полезно взглянуть. Вдруг он узнает, где это.

      Улыбнувшись самой себе, мать обвела прощальным взглядом чердак и направилась к двери.

      – Разве Джек не живет с тобой? – спросила она, когда я проходила мимо нее с картиной. – Ты могла бы забрать ее себе домой.

      Устав держать картину, я поставила ее на пол.

      – Во-первых, он не живет со мной. Он временно проживает под одной крышей со мной в гостевой комнате, потому что у него ложное впечатление, будто я нуждаюсь в его защите. Во-вторых, эта картина еще не принадлежит тебе, и унести ее из дома – значит совершить кражу.

      – Пожалуй, ты права, – сказала мать, закрыв дверь чердака, и зашагала за мной по коридору. – Но что, если нынешние владельцы увидят картину и захотят оставить ее себе?

      Мы обе как по команде оглянулись на мохнатый оранжевый ковер и виниловые вертушки, подвешенные к потолочным светильникам в коридоре.

      – Не захотят, – сказали мы одновременно и направились к парадной лестнице.

      Мы были уже на полпути, когда я вспомнила одну вещь, о которой хотела ее спросить. Я остановилась и, поставив картину на ступеньку позади себя, повернулась к ней.

      – Раньше, когда ты приходила сюда, ты тоже видела солдата?

      Мне было видно, что она колеблется. Как будто перед ее глазами что-то промелькнуло, словно порхнувший через комнату призрак.

      – Да, – призналась она и продолжила спускаться вниз. Она шла передо мной, ко мне спиной, чтобы я не могла видеть ее лицо или прочесть ее взгляд, и я знала, что она сделала это нарочно. – Я видела его.

      Я последовала за ней в фойе, где прислонила картину к столу.

      – Я помню его с тех времен, когда здесь жила бабушка.

      – Знаю. – Она засуетилась, надевая пальто и застегивая его затянутыми в перчатки пальцами. – Он был здесь и в моем детстве тоже.

      Я в изумлении посмотрела на нее.

      – Ты никогда не говорила мне.

      Внезапно я разозлилась, осознав, как мало мы знаем друг о друге. А все потому, что в свое время она предпочла свободу.

      – Верно.