Бермудский треугольник. Юрий Бондарев

Поджог рейхстага! Смотри, какое значительное совпадение – тридцать третий и девяносто третий! Это только начало чудовищной трагедии! Быть гражданской войне и неслыханному океану кровавых слез – которые вторым потопом зальют Россию от края до края! Ох, не хотелось бы! Как это сказал твой спаситель в свитере – «простить сумасшедших?» Да, безумные, жестокие, кровожадные дикари! Поистине сердца сынов человеческих исполнены зла, безумие гнездится в их сердце. По-моему, так или умнее сказано у мудрейшего проповедника Экклесиаста! Пришел я от Дома Советов, Андрюша, и с горя по-стариковскому разумению подумал о Библии. Все, что было, есть и будет… В колодцах мудрых – великая печаль сжигает душу. Пророки писали вечную книгу жизни и думали о Боге, бесславной судьбе человечества, испортившего себя в жалкой суете сует и жестоком томлении духа!

      И Демидов с темным румянцем на скулах повернул к крайним стеллажам, где стояли перечитываемые им книги: как видно, он хотел достать Библию.

      – Не надо, – сказал устало Андрей. – Не надо никаких мудростей, дедушка. Все просто и примитивно, и нечему удивляться и говорить: «Ах, ах, как это возможно? Какая бесчеловечность!» И не надо устрашаться, дедушка: гражданская война, кровь… По тому, как демократы уничтожали Верховный Совет, можно надеяться, что они с поклонами отдадут народу власть? Никогда! Они будут раздирать на куски, грабить, расхищать, высасывать все соки из России еще сто лет, пока не превратят ее в мировую помойку или в кладбище радиоактивных отходов!

      – Охо-хо, ты говоришь об агонии России. Я боюсь, внук, большая кровь будет гибельна для славян.

      – Меня не радует быть русским рабом с гибкой спиной. Я не хочу зашнуровывать ботинки какому-нибудь американскому гауляйтеру Смиту или какому-нибудь немецкому налитому пивом Мюллеру. Меня не пугает гражданская война, дорогой дедушка. Что бы ни было, вместе со всеми… что ж… иначе – яма, гестапо и демократические гулаги, милый, дорогой дедушка…

      Демидов, стоя боком у стеллажей, так и не взял книгу, взбудораженно порылся в растрепанной бороде.

      – Погоди, что сей сон значит? Откуда новые эпитеты – «милый, дорогой дедушка?» Уж лучше тогда из Чехова – «милый дедушка, Константин Макарыч, и пишу тебе письмо». Ирония, мой внук, со мной ни к чему!

      – Не знаю, что-то такое… не хотел… Прости, что-то не так… – признался Андрей и пощупал пальцами лоб, где, не переставая, пульсировала боль, коснулся заклеенной пластырем щеки и стиснул зубы. Комок бессильных, заледеневших в горле слез схватывал дыхание, и он договорил тускло: – Не могу забыть, дедушка…

      – Если, Андрей, всю пакость сохранять в памяти, так долго не выдержишь.

      – Я успел взять одно интервью у депутата Котельникова возле Дома Советов. Он рассказал мне, что происходило внутри Верховного Совета. Но главное было в другом. Когда двинулись танки предательских Кантемировской и Таманской дивизий, он был в зале Национальностей. Туда как раз пришел Руцкой, очень