Буковски. Меньше, чем ничто. Дмитрий Хаустов

объять необъятное, ибо до частных, специализированных работ должна появиться работа как можно более обобщенная. Такую работу, обзорную, общую, я попытался проделать.

      Впрочем, тут и там пользуясь общими местами, прошу прощения, «буковсковедения» (разумеется, зарубежного – за неимением отечественного), я отнюдь не претендую на роль компилятора: общие места нужны мне для дела, а дело – это моя собственная карта чтения, выработанная с годами и с книгами. Именно этой картой – настолько же ограниченной и несовершенной, насколько несовершенен и ограничен ее картограф, – намереваюсь я поделиться с читателем. Ему в свою очередь важно помнить о главном: даже и при наличии карты полезно путешествовать собственными ногами, то есть глазами и мыслью, ибо никакая карта не замещает ландшафта, который она призвана описать.

      В силу того, что в собственных гуманитарных занятиях я не ограничен литературой, нужно заранее оговорить мой подход. Он комплексный: я исхожу из того, что тексты прочитываются текстами же, при этом что жанрово, что стилистически гетерогенными. Художественное произведение есть детище не только конкретного автора, но и языкового, литературного и культурного контекста, который во многом и направляет его понимание, – этому учит большая традиция герменевтики.

      В силу этого невозможно, а может, и вредно читать то или иное произведение изолированно – контекст всё равно возьмет свое, а интерпретатор рискует остаться ни с чем. Читая те или иные тексты, мы делаем это не из пустого места и не с позиции этакого бога-чтеца, но с территории, занятой прочими текстами.

      Прочими, но не абы какими – отсюда задача выстраивания как можно более продуктивных карт чтения. Продуктивных – то есть таких, которым удается найти мотивированные и логичные, чреватые выводами связи контекстов и текстов. Скажем, «Роман о розе» мало чего нам дает в понимании Маркса, а вот «Феноменология духа» дает многое. Так и с Буковски: главной своей задачей я полагаю включение в работу интерпретации таких текстов (художественных, теоретических, в самом широком смысле – литературных), которые помогут полнее и лучше его прочитать, а прочитав – понять.

      И последнее. Я не переводчик и ни в малейшей мере не обладаю задатками к этому очень особенному и ответственному занятию. Однако же кое-что для этой работы мне всё-таки пришлось перевести. Результаты, конечно, оставляют желать много лучшего, а лучшим являются более профессиональные переводы и, разумеется, оригинал, к которому я всякий раз призываю читателя обращаться (отсюда обилие ссылок). Верьте поэту, а не толмачу.

      Интересного вам путешествия.

      Осень 2017

      Часть первая

      Генеалогия, или Вторичный образ жизни

      «Некоторые утверждали, что никакого Чарльза Буковски не существует».

Арнольд Кей

      «Тяжелое пьянство – подмена товарищества и замена самоубийства. Вторичный образ жизни. Мне пьяницы не нравятся, но я и сам, пожалуй, выпиваю время от времени. Аминь».

Чарльз Буковски

      Положение Буковски маргинально со всех точек зрения, с каких ни смотри: само собой, в отношении социальном, но также в художественном, в профессиональном, тем более, я извиняюсь, в этическом. И даже когда в США как радиоактивные грибы разрастались всевозможные группы, движения и течения разнообразного, но неизменно радикального направления (хипстеры, битники, хиппи), этот господин с манерами аристократа и внешностью маньяка-убийцы держался сам по себе – демонстративно, подчеркнуто и издевательски. Он маргинал даже для маргиналов.

      В этом последовательном и, очевидно, просчитанном бегстве от идентичности мы обнаружим подсказку, которая осветит нам дальнейший путь. Так получилось, что Чарльз Буковски просто не хотел быть кем-то, иметь атрибуты, и свойства, и характеристики. «Каждый может быть кем-то, а вот быть никем – это настоящее искусство!» – примерно так говорит Генри Чинаски, alter ego Буковски, устами сыгравшего его Микки Рурка в известном художественном фильме «Пьянь». Поэт и прозаик, бродяга и разнорабочий (фактотум, мастак), легенда и отщепенец, романтик и грубиян, просто хороший парень с лицом сказочного тролля и сердцем ребенка, живущего в сказке, алкоголик с полувековым стажем, бумагомаратель и выдающийся стилист – все они подпевают друг другу, высказываясь за Буковски. Получается, он – никто и поэтому он всё сразу?

      Пожалуй, здесь посложнее, и «всё» и «ничто» сопрягаются как-то иначе, нежели просто формально-логически. Буковски хотел и старался быть никем, быть меньше, чем ничто, и не потому, что хотел быть всем сразу, как в апофатической теологии, но для того, чтобы тем самым быть всё-таки кем-то, но не вот этим или вон тем, а собой – этим проклятым и малым собой, который здесь и сейчас – говорит, что-то пишет, смеется и плачет, ну и конечно же пьет, умаляясь до точки. Не нужно ли, чтобы найти самого себя, отбросить всё прочее? Нет, еще лучше: чтобы себя обрести, надо себя потерять.

      Так и выходит. Несколько в ином смысле Буковски теряет себя – свою силу, энергию, оригинальность – в наших сегодняшних, повзрослевших глазах. Казалось бы, он всё пугает, но