Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского. Владислав Бахревский

Маша и Варенька. – Мы все в аду!

      У Аннушки глаза были испуганные.

      – Но ведь это и вправду ужасно. Давайте играть в смешное.

      Сыграли в почту.

      – Динь, динь, динь! – вопил Сережа Соковнин.

      – Кто там? – спрашивал его Мерзляков.

      – Почта.

      – Откель?

      – Из города Немирова.

      – Как у вас в Немирове блохи скачут?

      Всем играющим пришлось скакать по-блошиному, но Екатерина Михайловна блохою быть не захотела. С нее взяли фант. А когда разыгрывали фанты, ей выпало быть зеркалом, и, чтобы вернуть себе чудесный перстенек с ярым огоньком золотистого сапфира, Екатерина Михайловна, сердясь и смеясь, повторяла кривляния Вареньки, поглаживала «ус» за Андреем, покряхтывая, садилась в кресло, отпыхивалась, как это показывал толстяк Мерзляков.

      Наконец сели за пиршественный стол. «К Тибуллу» Жуковский читал с бокалом в руке, стихи – проводы века:

      Он совершил теченье

      И в бездне вечности исчез…

      – Слава богу! – крикнул Андрей.

      Могилы, пепел, разрушенье,

      Пучина бедствий, крови, слез —

      Вот путь его и обелиски!

      Дамы насопились: уж очень это серьезно и совсем не для праздника.

      Тибулл, все под луною тленно!..

      Тибулл, нам в мире жить не вечно…

      Тибулл, нельзя, чтобы природа

      Лишь для червей нас создала, —

      вещал Жуковский, и кончил тоже превесело:

      Любя добро и мудрость страстно,

      Стремясь друзьями миру быть,

      Мы живы в самом гробе будем!

      – Да, люди смертны, смертны, но при чем тут Тибулл? – капризно кривила губки Екатерина Михайловна.

      – Тибулл – поэт не из великих, – объяснил Андрей, – но, живя в эпоху блистательного Августа, сей пиит ни единого раза не обмолвился о государственных делах. Август насаждал римское благочестие – тиранию для всего мира, а у Тибулла благочестие – бедность и все прочие римские мерзости. Его грезы о любви – скорбь, его мечтания и жуть жизни – несовместимы.

      – Замрите! – крикнула Варенька.

      Стало слышно, как в часах что-то вздохнуло, заскреблось, и пошли звоны, отбивая то ли последние мгновенья XVIII века, то ли первые XIX.

      – Ура! – вскочил Андрей. – Мы дожили до нашего времени! Оно – это мы!

      Выпили шампанского, перецеловались. Пошли подарки.

      Свой перевод гётевского «Вертера» Андрей посвятил… Вареньке. Варенька была охотницей до чтения. Впрочем, без хитрости тут тоже не обошлось: родители Екатерины Михайловны увлечения дочери Тургеневым не одобряли. Сын опального масона, книжный человек – не пара столбовой дворянке.

      Александр поднес Анне Михайловне свой перевод комедии Августа Коцебу «Несчастные» – в сафьяновом переплете, – а всем гостям – билеты на представление в театре Медокса.

      Дамы целовали удачливого драматурга, Саша раскланивался, а потом указал обеими руками на Жуковского:

      – Сегодня на коня взгромоздился Тургенев Александр, а завтра на сем одре ехать Жуковскому. Медокс принял к постановке переведенную