Вредная волшебная палочка. Дарья Донцова

вроде он мужик.

      – По-твоему, представителю сильного пола надо выглядеть могучим, вонючим и жрать только сырое мясо?

      – Да ладно, не пыли.

      – Витюша не пьет, не курит, жене не изменяет, любит брата, меня. И лучший подарок ему вот эти булочки. Он что, по-твоему, баба?

      – Ната, перестань.

      – Плюшки, между прочим, очень дорогие! – не успокоилась Монтини. – Их пекут только в кондитерской «Онегин и Ленский». В них настоящий заварной крем, приготовленный по старому рецепту…

      – Витька сам за этой фигней в столицу катается?

      – Иногда сам привозит, порой гости приносят.

      – Сегодня кто булки привез?

      – Что ты ко мне пристал? Далась тебе эта выпечка.

      Петр кашлянул.

      – Ната, я все помню.

      – Звучит угрожающе.

      – Сейчас я совершенно серьезен.

      – Еще страшнее.

      – Валя Громова!

      – Ах, это!

      – Ты меня спасла.

      – Не придумывай. Всего-то пару слов в полиции сказала.

      – Ната! Перестань. Я тебе свободой обязан. Поэтому сейчас пришел. Представился случай тебя отблагодарить.

      – Петя! Извини, но я ничего не понимаю.

      – Попугай стырил у вас со стола булку.

      – Да.

      – Прилетел к нам. Мы тоже на улице сидели, в саду. На открытом воздухе. Эля, я и сумасшедшая Варвара. Из-за ведьмы у нас не было ничего, кроме чая. Отлично знаем: если появится на столе ваза с печеньем, Варька заорет и двумя руками начнет в пасть курабье запихивать. Если его отнять – драку устроит. Бабка совсем старая, а кулаки у нее как у чемпиона боев без правил.

      – О Господи! Я знаю, как вам доставалось.

      – Пили мы с Элькой чай, и тут на стол шлепается булка, потом валится идиот. Из его клюва выпадают крошки. Мы с женой сразу и не поняли, что случилось, глядим на дохлого попугая, моргаем. Варька же, дура дурой, сумасшедшая на весь мозг, но при виде хавчика она умнеет. Теща схватила объедки попугайские и в рот!

      Эля заорала:

      – Мама, выплюни!

      А! Щаз! Ждите! Откажется она от жрачки. Эля чуть не зарыдала. Я стал жену успокаивать, сказал, что в сто лет безумная бабка может слопать запрещенную еду. На фиг ей печень беречь? А Варька брык. И умерла. Гляжу я на дохлого идиота, на старуху, на ошметки булки, которые теперь из ее рта на стол вывалилась. Элька меня дергает:

      – Петь! Что делать?

      А у меня в голове пазл… раз и сложился, я сказал жене:

      – Через час звони в «Скорую», плачь, кричи: «Маме плохо». Про то, что она нам на радость тапки откинула, молчи. Начнут на пульте интересоваться: «Сколько лет женщине? Что с ней?», отвечай: «Ничего не помню, не знаю». Изобрази ужас, панику. Про дохлого попугая ни слова, про булку тоже.

      Эля ресницами хлопает:

      – Почему?

      Я ей в ответ:

      – Валентина Громова.

      Элеонора рот рукой зажала, закивала, она тоже все помнит. Когда медики прикатили, у нас была идиллическая картина. Стол во дворе накрыт к чаю, зефир, конфеты, кексы какие-то мерзкие. Три чашки, молочник. Попугая нет, от булки даже