Росстани. Алексей Брагин

и мурлычет недавно переделанную Кукинскую «За туманом»:

      «Понимаешь, это важно, очень важно,

      От интерновских избавиться оков —

      Превратиться из испуганных в отважных

      Всемогущих поселковых докторов.

      И пусть твердят друзья-подруги,

      Что там серость и невзгоды,

      Что там смыслом жизни станет лишь еда —

      Все равно туда уедем на три года,

      На четыре, а быть может навсегда…»

      Общежитие для интернов – на пятом этаже психоневрологического диспансера.

      Общага в диспансере – с отдельным, для проживающих в ней, боковым, исключающим для интернов и пациентов взаимное тревоженье, входом.

      Прошлой осенью очередной этап распределенных в область докторов из Питерского медицинского заселялся сюда несколько смущенно – не помешает ли такое соседство их учебе?

      Уже через неделю поступила первая жалоба. Не от интернов. От главного врача диспансера. На сумасшедшие гогот, топот, музыку и крики над головами замученных жизнью пациентов, пришедших и привезенных в старое, уже серое, но белое в прошедшей молодости здание в поисках потерянных веры, надежды и любви.

      До черной лестницы на пятый, уже родной, этаж – коридор на первом, освещенный из открытых дверей подсобных помещений.

      – Здрасьть, Марь Ванна! – Это – вахтерше, в двух парах очков перебирающей гречневую крупу. Это – мимо первой двери.

      – Ната-а-аль Сергеевна! Ну, не на-а-адо! Сегодня – все будет нормалек! – Это – коменданту, вздрогнувшей и напрягшейся на звяк в оттянувшей до предела правую Данину руку ноше. Это – мимо второй двери.

      – Люськ, Таньк, я – за вами! Пять сек! Успею – спинку потру! – Это уже симпатичной в халатиках девчачьей очереди в душевую. Это – мимо третей двери.

      Четыре лестничных пролета вверх не прерывая дыхания, и – дверь в самую большую пятиместную несемейную комнату. Пинком.

      – Доброго здоровьица, коллеги!

2

      «Третия висна. На Епифана.

      Денница нонце аки юшка багряна. Аки от пожара сполохи в оконцы с утрица влители.

      Всё в избитцы моёй рази алым пыхнуло. В душоньки токмо теминь горемышну ни освятило.

      Цитвёртый гот скори пойдёть аки я тутыньки.

      Третьиводни на Николу до мамки ходил. С Паски у иё нибыл.

      А мамки то болыпи нетути.

      На обшшай их с отцом фотохрафии ярмоноцьной лента цёрна.

      Во дому околитьё. Тиноты кругом. Воском пахнит.

      Помирла мамка.

      Рёву дал. Ох и поривел я. Аки убяжал таки нирявел. Бородень с усьнёй ужо кудритце. А справно заривел.

      В мамкином рундуке што в синике усё кумельком. Да полупусто. Надоте думати энто бабки сосидцки усё вышишкали.

      Нашол в ём стары бумашки всяки. Да титратки школьны. Свои да Дуськи бобы. Да обшшу нашу книшку асбуку.

      Да титратку мамкину в кою она писни нишших с паперти писывала.

      И ишшо какуто стару книшку. Толсту