О духе законов. Шарль Луи Монтескье

троглодитов[7]. Троглодиты эти коснели в противоборстве эгоистических интересов, пока из-за этого чуть было не погибли: каждый возделывал лишь свою землю и не делился с соседом, поэтому, когда плодородной была одна часть земли, жители другой части голодали, когда вскоре плодородной становилась другая часть земли, голодали те, что только что были сыты. Проще говоря – хотя уж куда проще, – от разобщенности и отсутствия взаимопомощи (вспоминается князь Кропоткин) страдал весь народ в целом. По счастью, троглодитам удалось осознать причину своих бед. Осознание это сделало народ добродетельным – так, что каждый почитал за свой главный долг помогать каждому, и это сделало троглодитов богатыми и сильными[8].

      Секрет политического, таким образом, ясен – в его основе, на что указывал уже Аристотель, лежит общее благо. Общее благо приводит к частным благам, но частное благо в отрыве от общего блага способно разрушить и самое себя. Узбек пишет об умудренных троглодитах следующее: «…старались они внушить детям, что выгода отдельных лиц всегда заключается в выгоде общественной, что желать отрешиться от последней – значит желать собственной погибели…»[9]. Впрочем, история троглодитов заканчивается тревожно: в какой-то момент племя решает избрать себе мудрого царя-правителя, чтобы тот управлял всеми троглодитами единой волей. Тот старец, на которого пал выбор племени, не смог скрыть своей досады – он понимает, что племя жило внутренней добродетелью, которую каждый читал в своем сердце без указания сверху, теперь же это указание разрушит самоочевидность естественного закона добродетели, связав его с принуждением.

      Политическая первосцена Монтескье разворачивает двойной спор – ближайший Локка с Гоббсом и вместе с тем отдаленный, но неизбывный – Аристотеля с Платоном. Платон ориентирует государственный идеал на единую цель в виде, соответственно, единого Блага, которое состоит в созерцательной жизни согласно божественным идеям (вплоть до Идеи идей, то есть одной, высшей идеи – как раз идеи Блага). Государственное устройство поэтому подчеркнуто монистично: вся власть у философов-мудрецов, созерцателей идей, все прочие – стражники и работники – им подчиняются; цельная форма политического устроения отражает цельную форму человеческого существа с его единением высшего разума и подчиненных ему страстей и желаний (соответственно: философы-стражники-работники). Частное исключается: ни интересов, ни собственности, ни даже семьи, ибо всё подчиняется единому общему идеалу[10].

      Аристотель также ставит целью политики общее благо, но он понимает последнее с точностью до наоборот – идеи и благо, по Аристотелю, не вне вещей, но в самих вещах, поэтому в самих вещах покоится и их высшая цель; вещи самодостаточны и самоценны. Государство, поэтому, не служит небесному идеалу, оно занимается только самим собой. Общее благо – это лишь совокупность частных благ, и благостным будет такое политическое устроение, которое

7

Монтескье Ш. Персидские письма. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956. С. 49 и далее.

8

Было бы любопытно – хотя это потребовало бы отдельного места – сравнить совершенно противоположные воззрения Монтескье и Бернарда Мандевиля на соотношение частного и общего в социальном поле. Для Мандевиля как раз эгоизм есть основание общества, так как именно он заставляет людей действовать, производить, стремиться к избытку и процветанию; так, общество держится на незримой коллаборации эгоизмов (здесь уже чувствуется «невидимая рука рынка»). Однако Мандевиль совершенно не интересуется, напротив, самой возможностью катастрофического раздора между эгоизмами, на котором в свою очередь останавливается Монтескье (а ранее Гоббс). Получается, для Монтескье эгоизм безусловно плох, для Мандевиля он безусловно благ. Как часто случается с подобными крайностями, истина несколько сложнее и – промежуточнее. Либерализм, у богатых истоков которого стоит как Монтескье, так и Мандевиль, со временем научился распознавать в соотношении общего и частного диалектику, не могущую быть ограниченной указанными крайностями. Подробнее: Мандевиль Б. Басня о пчелах. – М.: Мысль, 1974. – Немаловажно к тому же, что обе сцены рождения политического – у Монтескье и Мандевиля – даны поэтически, как сказки-басни-истории-притчи.

9

Монтескье Ш. Персидские письма. С. 54.

10

Выразительно платонический государственный идеал выписывает Евгений Трубецкой: «Все общество есть лишь пассивный материал в руках правителя, которым он распоряжается по своему усмотрению; он один среди общества является проводником, оракулом идеи, – в его руках ключи Царства небесного и, следовательно, он один может вести общество к его вечной цели – спасению». – Трубецкой Е. Политические идеалы Платона и Аристотеля. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011. С. 9.