Девятьсот восемьдесят восьмой. Роман Казимирский

обращался к себе на новый лад.

      Освоившись, историк узнал много нового, включая то, о чем прежде даже не задумывался. Ссоры и склоки были здесь такой редкостью, что можно было только диву даваться. Конечно, бабьи перепалки не шли в счет – эти могли с утра до вечера лаяться, выясняя, чья коса толще или у кого хозяйство богаче. Правда, с тех пор как Марсель вошел в свои права, подобных случаев стало гораздо меньше, но тем не менее совсем их устранить ему так и не удалось. Да и не нужно это было – иногда мужикам было даже интересно понаблюдать за тем, как их жены пытаются перекричать друг друга. В таких ситуациях они останавливали строгого смотрителя, видя, что тот уже готовится вмешаться:

      – Пусть их, Баламошка. Дай бабам порезвиться, а то мы уже стали забывать, какие они у нас голосистые.

      Сам Марсель как был, так и остался бобылем. Хотя, справедливости ради, нужно было признать, что Михайло не раз пытался исправить такое положение дел, представляя ему то одну, то другую бабу. Но первая была слишком толстая, хотя сам староста так, конечно, не считал. Вторая, хоть сначала и произвела на историка положительное впечатление, в какой-то момент так зычно заржала, что тот едва не упал с лавки. Третья оказалась чересчур стервозной, четвертая – глупой, пятая – молчаливой и угрюмой. И так далее.

      – Ну, брат, на тебя не угодишь, – ворчал Михайло, провожая взглядом очередную неудачную пассию. – Твое дело, конечно, но так ты до самой старости никого себе не найдешь.

      – Лучше жить одному, чем с кем попало, – повторил Марсель услышанную когда-то мысль.

      – Так-то оно, может быть, и так, – согласился староста. – Говоришь ты красиво, это всем известно. Однако до сих пор так никого себе и не нашел. Это, конечно, лучше, чем курощупом прослыть, но ты все же подумай. Негоже человеку в твоем возрасте самому себе кашу варить. Ведь не мальчик уже.

      Марсель и сам понимал, что долго так продолжаться не может, однако ничего не мог с собой поделать. Единственная женщина, которая заинтересовала доцента, была как раз та самая девица, которая зыркнула на него в день его первого появления в селище. Ее звали Марусей, она была дочерью Степана, местного кузнеца, и славилась способностью отваживать наиболее настырных ухажеров. Стройная, как березка, чернобровая и румяная, она у многих вызывала самые естественные физические желания, но сама была непреклонна: будучи единственной дочерью, вертела отцом как хотела, и в конце концов тот махнул рукой.

      – Как моя дочь скажет, так и будет, – заявил он однажды вовсеуслышание. – Если ей никто не придется по нраву, я ее неволить не стану.

      – А если и вправду никто не придется? – спросил кто-то.

      – Значит, помрет старой девой, – грозно сверкнул глазами кузнец, и у всех как-то сразу отпало всякое желание вступать с ним в спор.

      Иногда Марсель долго не мог заснуть, думая о юной красотке, но ему даже в голову не приходила мысль о том, чтобы попытаться завязать с ней отношения. Во-первых, он всегда был достаточно