Голый год. Борис Пильняк

Попковых, собираемое (грабленое, должно быть?) веками и развеянное теперь – по базарам, по отделам утилизации и коммунхоза. – Слабо горит свеча. Глеб отворяет первую дверь парадного и спрашивает через вторую:

      – Кто там?

      Ему не сразу отвечают. Становится очень тихо, и слышно, как в парке поет малиновка.

      – А это кто? – это вы, Глеб Евграфович? – спрашивает из-за дверей женский голос.

      – Я. Кто там?

      – Это мы, я, Марфуша, да Егор Евграфович.

      – Егорушка?

      И Глеб быстро отпирает двери, чтобы увидеть родного своего старшего брата Егора.

      …И за дверью идет пьяная июньская ночь…

      Егор пьян. Он молчит. Красные его выпуклые глаза бессмысленны, но все же всегдашняя в них мягкость и сейчас смущение. Он в одной нижней рубашке, рваной и грязной, и босиком. Сзади Егора стоит Марфуша, – дальний отпрыск далеких дворовых крепостных. От Егора скверно пахнет – денатуратом и потом. Он неуверенно и смущенно отвечает на горячие поцелуи брата.

      – Егорушка, милый!.. – говорит Глеб, обнимая брата.

      Егор молчит.

      – Что же ты молчишь? Не рад?

      – Мне стыдно, брат, – говорит Егор трудно. – Мне очень стыдно, что так мы с тобою встретились. Брат, тебе неприятно меня целовать, не целуй! Я не осужу тебя, брат!..

      Но Глеб без слов сильнее прижимает костлявую грудь Егора и целует его губы и лоб.

      – Я рад тебя видеть, Егор!..

      – Брат! Я украл у Натальи пальто и пропил его. Я украл!.. Я не хотел совсем приходить, но меня нашла Марфуша. Мне стыдно… Матушка спит?.. А Борис? Ненавижу его, презираю!.. Марфуша меня нашла… Я там с проституткою был…

      Глеб, девственник, смущенно прерывает Егора.

      – Егор, что ты? Нельзя так! – говорит он, как умеют говорить только девственники, и, извиняясь за брата, взглядывает виновато на Марфушу.

      И Марфуша понимает его, обесчещенная девственница: уж очень измученно смотрят ее поблекшие глаза. Очень устало и поэтому хорошо говорит она:

      – Ах, батюшка, Глеб Евграфович!.. Вот жакетку они взяли у Наталии Евграфовны!.. Как бы это, а?.. Я бы свою отдала, да не знаю, где выкупить… Вы бы поговорили с Натальей-то Евграфовной, чтобы барыне Арине Давыдовне не сказывала… А то Арина-то Да-выдовна – затерзат.

      Глеб поспешно отвечает:

      – Конечно, поговорю. Конечно…

      – Глеб, матушка спит?

      – Спит, да.

      – Я ее боюсь, да!

      Егор опирается о плечо брата. Мелкою, зябкою дрожью дрожит худое его тело. Горит свеча.

      – Глеб, я был там… Там разврат!.. Ты меня сейчас остановил. Думаешь, я не понял? Ты – чистый человек. Но и я знаю, что такое чистота, – говорит Егор и тихо добавляет: – Сейчас бы поиграть…

      У комнаты отца Егор останавливается на минутку, заглядывает и шепчет не то со смешком, не то покаянно:

      – Не выдержал. Мерзости не выдержал! Вместе пили. Тогда я только пил, но был чистым. Понимаешь?

      А