Не хочу быть полководцем. Валерий Елманов

князь ругал короля, тем больше в нем разгоралось сочувствие ко мне, как к невинному страдальцу. А как же иначе? Да и не меня он жалел, если уж так разобраться – о себе печалился.

      «Сходство судеб скрепило узы дружбы двух этих разных людей». Это я вычитал в какой-то книжке. Высокопарно, конечно, но что-то в этом есть.

      Про себя князь поначалу рассказывал мало и скупо, да и то в редкие минуты полного откровения, то есть нечасто. Потом со временем я его раскрутил. Послушать было что. Военачальником стал в двадцать девять лет, в далеком тысяча пятьсот сорок третьем году. Тогда его, вернувшегося из ссылки, в которую он угодил вместе с отцом и братьями, поставили воеводой в приграничный город Белев. В следующем году он – воевода большого полка[16] и наместник Калуги. Потом «годовал» в Васильгороде[17] – тоже приграничье, на самом острие, направленном в сторону Казанского ханства.

      Ну а дальше понеслось-поехало. Куда только не забрасывала его судьба! Он и здесь, в Костроме, в свое время ухитрился наместничать. Словом, покидало мужика по городам и весям изрядно. Когда Воротынскому едва перевалило за тридцать, Иоанн Грозный назначил его воеводой полка правой руки в своем неудачном походе на Казань. Это уже было круто. Учитывая, что тамошние полки по численности личного состава редко когда уступали нынешним дивизиям, это – генеральские погоны. А ведь он в то время был чуть старше меня.

      Но больше всего Михайла Иванович любил вспоминать Казанский поход тысяча пятьсот пятьдесят второго года. Оно и понятно – пик карьеры. Он, да Андрей Курбский, вместе с которым за год до этого, будучи в Рязани[18], они гоняли ногаев, да Александр Горбатый-Шуйский – вот эта троица и ухватила львиную долю общей славы, заслуженно купаясь в ее лучах. Был еще Алексей Адашев, но он уже тогда был не в счет, находясь на особом положении. Помните, у Дюма – три мушкетера и д’Артаньян. Так вот Адашев – это и есть д’Артаньян, а Воротынский в числе мушкетеров.

      Но опять-таки про дальнейшую судьбу своих коллег-полководцев – ни гу-гу. Ни о том, как скоропостижно скончался от нервной горячки в Феллине Алексей Адашев, оскорбленный необоснованными обвинениями со стороны царя, ни о том, как в результате клеветы положил голову на плаху, да еще вместе с семнадцатилетним сыном, Александр Горбатый-Шуйский, ни о побеге из Дерпта к польскому королю Сигизмунду II Августу Андрея Курбского, над чьей головой тоже завис царский топор. Как не было их вовсе.

      Зато тысяча пятьсот пятьдесят второй год в стихах и красках. Приукрашивал, конечно, не без того. Послушать его рассказы, так он всем и руководил в большом полку, словно других воевод в нем и не имелось, хотя на самом деле Михайла Иванович был вторым, то есть, по сути, замом. Но про первого, про Ивана Федоровича Мстиславского, так ни разу и не упомянул.

      И еще один вывод я о нем сделал как о полководце, причем опять-таки

16

Имеется в виду не главный большой полк государства, который включал в себя несколько десятков тысяч ратников, а, образно говоря, малый, т. е. принадлежавший отдельному городу с уездом.

17

Ныне это Васильсурск – поселок городского типа в Воротынском районе Нижегородской области.

18

Имеется в виду Переяславль Рязанский. Несмотря на то что официально он переименован в Рязань лишь в XVIII в., во времена Екатерины II, его уже в XVI в. гораздо чаще именовали именно так.