Фуга для темнеющего острова. Кристофер Прист

документы и деньги.

      Вскоре мы уже были у баррикады. Там нас остановили.

      – Куда это вы собрались, а, Уитмен? – спросил один из дружинников – Джонсон, с которым я ходил в патруль три дня назад.

      – Мы уезжаем, – ответил я. – Поедем к родителям Изобель.

      Джонсон сунул руку в окно и, не успел я ее перехватить, выключил зажигание, а потом забрал ключ.

      – Мы никого не выпустим, – сказал он. – Если все сбегут, они же полезут сюда, как тараканы.

      Подошли еще несколько мужчин. Изобель сжалась. Салли сидела сзади, и я старался не думать о том, каково сейчас ей.

      – Здесь оставаться больше нельзя. Наш дом выходит окнами на ту улицу. Времени нет: не сегодня-завтра они пойдут сюда через сады.

      Соседи стали переглядываться.

      – Нам нужно держаться вместе. Иначе никак, – упрямо твердил Джонсон, чей дом находился на противоположной стороне.

      Изобель наклонилась к моему окну и умоляюще посмотрела на Джонсона.

      – Прошу вас, – сказала она, – подумайте о женщинах и детях. Неужели ваша жена хочет тут оставаться?

      – Времени нет, – повторил я. – Вы же знаете: стоит африммам занять какую-нибудь улицу, через несколько дней они захватывают весь район.

      – За нас закон, – подал голос кто-то из соседей, указывая на солдат по ту сторону баррикады.

      – Закон тут ни за кого. А баррикаду можете разбирать – толку от нее больше нет.

      Джонсон отошел от машины и обратился к одному из собравшихся. Это был Николсон, из числа руководителей нашей дружины. Они перекинулись парой фраз, и Николсон сам подошел ко мне.

      – Никуда вы не поедете, – сказал он непререкаемым тоном. – Никого не выпустим. Так что, Уитмен, отвози своих домой и становись дежурить на баррикаду. Другого выхода у нас нет.

      Он бросил ключ, тот упал на колени к Изобель. Она передала его мне. Я взялся за ручку и поднял стекло до упора.

      – Ну что, рискнем? – спросил я, заводя машину.

      Она посмотрела на окружавших нас мужчин, на баррикаду, обмотанную колючей проволокой, на вооруженных солдат, стоявших на шоссе, и ничего не ответила.

      Салли заплакала.

      – Папа, я хочу домой!

      Я развернулся и медленно поехал к дому. Где-то по пути мы услышали женский крик. Я взглянул на Изобель. Она зажмурилась.

      У дома мы остановились. Он казался таким родным, таким уютным, но из машины никто не вышел. Я не стал глушить двигатель – это было бы все равно что признать поражение.

      Мы молча посидели какое-то время, а потом я повел машину дальше по улице, к спортивному полю. Выезд на шоссе перегораживала баррикада, а здесь просто натянули два мотка проволоки, даже вахтенных не выставляли. Сейчас тут тоже никого не было. Как и в других местах, ограждение вокруг спортивной площадки казалось чем-то обыденным и диким одновременно. Я остановился, вышел из машины и снял проволоку. Дальше стоял деревянный забор, который подпирали несколько кольев. Я включил первую передачу и дал газу. Забор