Жаль, что вас не было с нами. Василий П. Аксенов

районе необычайна. Говорят, что на его территории проживает до двухсот тысяч одних доцентов.

      В общем, так: по лунным тихим переулкам, минуя шумные магистрали, по проходным дворам, известным мне с детства, а также по работе в кино, под взглядами теплых окон интеллигентских жилищ, торопливыми шагами мимо милиции, фу…

      Как-то так получилось, что в ваянии до того времени я еще не разобрался. В музыке я понимал кое-что, умел отличить адажио от скерцо, в живописи – масло от гуаши, а в скульптуре для меня что глина, что алебастр – все было одно. Только знал я, что Яцек – великий человек.

      – Произведение выдающегося скульптора, реэмигранта из Западной Боливии. Использованы мотивы местных перуанских инков, – сказал я отставному интенданту, каптенармусу, крысолову, Букашкину-Таракашкину, ехидному старичку. – Импорт, – сказал я ему. – Не желаете? За пятерку отдам.

      Таракан Тараканович поставил женщину с замазанными трещинами на коврик в своей прихожей, поползал вокруг и сказал:

      – Похоже на раннего Войцеховского.

      – Яцек! – закричал я, выбежал на лестницу, стащил вниз своего друга и показал ему в открытую дверь на ползающего старичка.

      – Куда ты меня привел, Миша, – слабо пролепетал Яцек, – это же академик Никаноров.

      Да, попали мы на академика, как раз по изобразительному искусству. И вот академик Никаноров накидывает пальтишко и требует его в студию свезти.

      В студии Яцек стал ворочать своих каменных ребят, а я ему помогал, а академик Никаноров сидел на помосте в кресле, как король Лир.

      – Давно я к вам собирался, – говорил он, – давно. Очень давно. Ох, давно. Давным-давно.

      Он восхищенно подмигивал мне и тайком любовно кивал на Яцека, а у меня сердце прямо кипело от гордости.

      – Это все старые вещи, – сказал Яцек и снял с головы каракуль. – Я уже год не работаю.

      – Почему же вы не работаете? – спросил академик Никаноров.

      – А вот не хочу и не работаю, – ответил Яцек, положил локоть на голову одному своему мужику и стал смотреть в потолок.

      Академик Никаноров восхищенно затряс головой, подмигивая мне.

      – А самодисциплина, Войцеховский, а? – строго вдруг сказал он.

      – Мало ли что, – сказал Яцек. – Не хочу – не работаю, захочу – заработаю. Хоть завтра.

      – Какая луна нынче синяя, – сказал академик Никаноров, глянув в окно.

      2

      Так. Жизнь стала налаживаться. Топливо. Пища. Академик Никаноров с товарищами закупил у нас ряд работ. Работать Яцек еще пока не начал. Но все же пальцами стал чаще шевелить, видимо, обдумывая какой-то замысел. А я по хозяйству хлопотал: ну там стирка, мелкий ремонт одежды, приготовление пищи, уборка, то-се, дел хватало.

      Вдруг однажды он встряхнулся, ножищами затопал и сказал:

      – Пойдем, Миша, до ресторации. Мы с тобой деятели искусств и обязаны вечера в застольной беседе проводить. Освежи, – говорит, – мне костюмчик.

      Глазам своим не верю – Яцек снимает шубу, пиджак, брюки и начинает делать гимнастику.

      Тут я развил бешеную деятельность.