Бездна и Ланселот. Александр Смирнов

в Нагорной проповеди: «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» – неожиданно продекламировал Штокхаузен из Матфея. – Неужели вы не видите, барон, что вся его проповедь всеобщей любви на поверку оказалась бесполезным метанием жемчуга перед свиньями? Как заставить любить вокруг себя всех, если каждый человек ежеминутно принужден сражаться за свое место под солнцем? Но в этой борьбе, между прочим, и заключается благотворная роль эволюции! «Моя борьба» – говорит наш фюрер о своем жизненном кредо. А чтобы это не была война всех против всех, нужен твердый порядок, опирающийся на пирамиду власти, на вершине которой – отборная элита сверхлюдей и возглавляющий ее мудрый вождь.

      – Я боюсь, господин корветтен-капитан, что вы не вполне правильно поняли мою мысль, – ответил Броссар. – Я вовсе не ратую за то, чтобы обниматься со всякими голодранцами, а тем более без памяти их любить. Это действительно утопия и даже пошлость. Однако пока общество еще не доросло до всеобщей любви, его соединяют воедино скорее понятия о долге и чести, более понятные для людей, поскольку позволяют им бороться, как вы говорите, за место под солнцем не в одиночку, а сообща. Да, в том, чтобы следовать долгу, тоже есть элемент принуждения, но принуждения, совершаемого не над другими, а над самим собой. И правильно заметил здесь мистер Ланселот – джентльменское поведение привлекательно даже для низов, которые уважают и даже сами начинают копировать этот образец – хотя бы просто потому, что желают выглядеть в своих собственных и чужих глазах значительнее и лучше. Ведь большинство людей склонны следовать отнюдь не альтруистическим побуждениям, а норме. Если же создать, как вы предлагаете, закрытый орден для избранных, господствующий над массой недочеловеков, не боитесь ли вы, что это сильно затормозит, если не остановит вовсе, так заботящую вас эволюцию – просто потому, что ее социальная база резко скукожится до одного класса или хотя бы до одного народа?

      Штокхаузен с удивлением смотрел на Броссара. Было видно, что он совсем не ожидал от него подобных глубокомысленных сентенций.

      – Браво, господин барон, браво! Вот уж не знал, что встречу в вашем лице настоящего певца эпохи паладинов. – Второй раз он вынужден был похлопать своим гостям в ладоши. – Итак, мир спасет не христианская любовь и не искусственный ницшеанский сверхчеловек, а лишь честь, долг и доблесть, социальная, так сказать, ответственность. Нет, я барон Ганс-Геррит фон Штокхаузен отнюдь не против этих прекрасных качеств, напротив, как потомственный прусский офицер, только за, однако позволю себе спросить, откуда же возьмутся эти ваши «рыцари без страха и упрека»? Правда, один Ланселот у нас уже вроде бы есть, но где же сыскать других?

      – Очень просто, барон: они появятся, глядя на таких, как он.

      – Интересно, когда же, долго ли ждать?

      – Не извольте беспокоиться, господин корветтен-капитан, еще и петух три раза не пропоет…

* * *

      Прошло несколько дней. Все